— Я найду для этого средство, — с досадой говорила ей Эдерра, показывая на глаза. — Время от времени человеку не мешает немного поплакать.

Она перепробовала все на свете. Смешивала в ступке одну унцию атутии, одну драхму помета ящерицы и кусок сахара и этой смесью терла глаза девочки натощак, за два часа до еды и за два часа до ужина. Так как это не помогло, девять раз сожгла атутию в горшке, высыпала пепел в настой розовых лепестков, высушила его на воздухе, все перемолола и просеяла через частое сито, чтобы натереть этим порошком веки Май. Ей так и не удалось добиться того, чтобы у малышки выступили слезы, зато зрачки стали темными, блестящими и огромными, как влажные раковины некоторых моллюсков. И такими они осталось навсегда: в глазах Май белок был едва заметен. Блестящие, как темное стекло, странной формы глаза вкупе с крохотным личиком, заостренными ушами и длинными, тоненькими ножками в конечном счете делали Май похожей на новорожденного олененка.

В итоге старания Эдерры выбить у девочки слезу обернулись мукой для них обеих. Как только малышка видела, что та подступает к ней со своими чугунками, она начинала верещать как одержимая и ее начинало колотить. Эдерре это надрывало сердце, она боялась, что Май возненавидит ее за эти слишком настойчивые попытки, и поэтому ей пришлось оставить затею с глазными мазями, чтобы прибегнуть к другому способу.

Она решила испугать ребенка до слез историями об Ингуме, который будто бы способен схватить спящих детей сзади за шею и задушить. Слез у Май это опять-таки не вызвало, зато она совсем лишилась сна. Целую неделю спала вполглаза, чтобы оградить себя от происков Ингумы, пока Эдерра не поняла, что ее ухищрения вместо того, чтобы выдавить слезинку, в итоге сведут девчонку с ума, и в конце-то концов, коли слезы не выступают, значит, для нормальной жизни они ей наверняка не нужны. Чтобы успокоить малышку, она научила ее заклятию, которое не позволит Ингуме или любому другому злобному существу, которые по ночам охотятся за детьми, прийти и задушить ее.

После этого Май уже не боялась ни Ингумы, ни ночной темноты, ни порошков и снадобий Эдерры, ни того, что отец-дьявол явится и заберет ее с собой. Однако, когда сердце ноет, вот как сейчас, она готова была отдать все на свете, лишь бы глаза ее были в состоянии проливать потоки слез до самого рассвета.

Иньиго де Маэсту отправился в путь с первыми лучами солнца, чтобы пораньше добраться до дома Хуаны. Он был самым молодым из помощников Саласара, это сразу было видно по его безбородому лицу отрока-херувима и по вызывающей, озорной манере поведения, типичной для человека, еще не познавшего ударов судьбы. Гладкие и послушные волосы пшеничного, почти пепельного цвета, стоило им немного растрепаться, падали ему на лоб, словно плотная накидка, а чистая кожа и небесно-голубые глаза, обрамленные загнутыми вверх ресницами, явились причиной того, что в детстве его не раз принимали за девочку.

Он был родом из состоятельной семьи, проживавшей в одном из селений недалеко от Алавы, решившей, что младшему из сыновей более всего пристало церковное поприще, а значительный денежный вклад позволил ему выбрать монастырь. Хотя сначала казалось, что призвание Иньиго было навязано, он всецело посвятил себя миссии служения Богу, проявляя чуть ли не отцовскую заботу о самом мелком создании. Он старался увидеть в однажды установленном Богом миропорядке то, что заставило бы человеческий род искренне помогать самым бедным и обездоленным, а потому искал в текстах Нового Завета слова или фразы, которые могли бы укрепить его в собственной вере. Его всегда можно было застать где-нибудь в уголке со священной книгой в руках: он бормотал литании на латыни, затверживая их наизусть. Саласар восхищался его упорством, хотя иногда, желая его поддразнить, советовал ему не терять времени, отыскивая в книгах способ для упорядочения неразберихи, в которую ввергнут весь мир, поскольку, чтобы выполнить подобную задачу, надобно спуститься в клоаку и выпачкаться в нечистотах по самые уши.

— Я готов, — простодушно отвечал ему Иньиго, потому что от природы был смелым юношей, — но, прежде чем спускаться туда, в самую грязь, о которой вы мне толкуете, я хочу вооружиться высокими знаниями, чтобы понять, как мне ее удалить.

При этом Иньиго де Маэсту не оставался простым созерцателем, потому что его благие намерения почти ежедневно наталкивались на потребности молодого человека. Он проявлял нетерпение, дерзкий оптимизм, и инквизитору Саласару, человеку серьезному, часто приходилось сдерживать смех, глядя, как брат Доминго де Сардо кипятится в тех случаях, когда какой-нибудь послушник высказывает не вполне ортодоксальные идеи. Порой Иньиго умирал от скуки, слушая во время мессы красочные описания неба и ада, и ему стоило огромных усилий не начать клевать носом или зевать. И тут же, в порыве раскаяния из-за своей невнимательности, накладывал на себя нелепые наказания, которые забывал исполнить, и для искупления вины подыскивал себе очередное наказание, пока не запутывался окончательно и уже не знал, за что, собственно, просит прощения.

Его все смешило, хотя он мог растрогаться до слез, слушая Те Deum Laudamus.Иньиго еще не научился смирять чувства и в любой ситуации рисковал испытать на себе последствия своей необузданной восприимчивости. Каждое утро он преисполнялся благими намерениями: чаще молиться, внимательнее слушать учителя, не поддаваться влиянию сумасбродных историй, которые рассказывали явившиеся за прощением, дарованным эдиктом… Однако, несмотря на все его попытки обуздать с помощью силы воли собственную натуру, последняя, как правило, одерживала верх.

Иногда Саласару приходилось толкать его под столом ногой, чтобы он перестал сидеть с круглыми, как блюдца, глазами и открытым ртом и продолжал переводить сладострастный рассказ какой-нибудь женщины, которая во всех красках описывала свое нечестивое общение с Сатаной. Инквизитор начал работать с ним лишь недавно, но уже успел заметить, какое оглушительное действие рассказы этих людей производили на сознание Иньиго. Он видел, как после допросов тот ходил взад-вперед, так сильно мотая головой, что, если немного поднапрячься, можно будет услышать мысли юноши.