Мучения продолжались еще целый час, прежде чем Уинфред сообщила, что показалась голова ребенка и что для его появления на свет осталось сделать еще одно усилие. Услышав в голосе монахини надежду, Фелиция стиснула зубы и напряглась всем телом. В следующую секунду комнату огласил возмущенный крик младенца.

— Вы только послушайте, какой у него звонкий голосок! — воскликнула сестра Уинфред, с широкой улыбкой поднимая орущего во все горло ребенка над окровавленными бедрами матери.

— Мальчик! — слегка приподнявшись над подушкой, радостно подхватила Фелиция. — Я знала, что родится мальчик. Дайте его мне!

По-прежнему улыбаясь, сестра Уинфред перерезала пуповину, завернула новорожденного в чистое полотенце и протянула его матери. Затем взяла другое полотенце и приложила к внутренней стороне бедер Фелиции: ткань мгновенно пропиталась ярко-алой кровью. Нахмурившись, сестра Уинфред позвала на помощь еще одну монахиню, а третью послала в лазарет за нитками.

Оцепенев, Эйлит невидящим взглядом смотрела на неподвижно лежащее на кровати маленькое тело, завернутое в пеленку. Лоб ребенка поблескивал: отпевавший священник помазал его церковным маслом. Мальчик лежал с закрытыми глазами. Казалось, что он просто спал. Два часа тому назад, когда он перестал дышать, время для Эйлит остановилось. Нет, она не позволит ему умереть. Она будет молить Господа о чуде, и тогда, возможно, сыночек снова откроет глаза и посмотрит на нее. Разве Иисус не излечил прокаженного, разве он не поднял мертвеца со смертного одра?

Эйлит прикоснулась к холодному тельцу ребенка.

— Гарольд! — тихо, словно боясь разбудить его, позвала она. — Гарольд!

— Эйли, он покинул нас. Отойди, — в охрипшем голосе Голдвина звучала скорбь.

Эйлит почувствовала, какой тяжелой стала рука мужа, лежащая на ее плече. Голдвин был рядом, когда умирал Гарольд, она помнила его мучительный стон и отчаяние, застывшее в глазах. Сначала она, прильнув к нему, долго рыдала и причитала. Затем, выплакав все слезы, начала звать сына. Она отказывалась верить в его смерть. Разве такое возможно? Ее груди разбухли от молока, у огня сушатся выстиранные пеленки. Нет, ее сыночек просто заснул.

— Я не могу оставить его одного, — не оборачиваясь, тихо проронила она. — Вдруг он проснется, а меня не будет рядом? Он испугается.

— Он уже никогда не проснется, — не оборачиваясь, ответил Голдвин. — Господи, Эйли, разве ты не понимаешь? — Он попытался увести жену от постели, но она не двинулась с места.

— Я его мать и не позволю закапывать своего сыночка в сырую землю, — твердо сказала она. — Иди, если хочешь. Я побуду с ним, пока он не проснется.

— Эйли, он мертв!

Слова разорвали зловещую тишину, царившую в комнате, и словно повисли в воздухе, как смертоносный меч. Не веря своим глазам, Эйлит судорожно сжала руки и смотрела на бездыханное тело сына.

— Нет, я не могу это вынести! Задыхаясь от нахлынувших эмоций, Голдвин стремительно выскочил из комнаты. Эйлит слышала топот его ног на лестнице, слышала его севший от горя голос. Затем все стихло. Она не знала, как долго просидела рядом с мертвым младенцем. Время потеряло смысл для них обоих. Она не заметила, как вошедшая в комнату Сигрид поставила на скамью миску с жидкой кашей и подбросила в переносную лампу несколько кусочков древесного угля.

Спустя некоторое время Эйлит навестила старая Гульда. Отодвинув в сторону остывшую кашу, она долго сидела рядом с молодой женщиной, держа ее за руку. А потом мягко спросила о похоронах.

— Но он не умер, — дрожащим голосом возразила Эйлит.

— Никто из тех, кто попадет к Богу, не умирает. Просто они покидают тело. Вот и Гарольду стало там тесно. Эйлит, ты должна отпустить его. Подумай о живых… У тебя есть муж, и он страдает так же, как и ты… Поддержите друг друга. Согрейтесь своим теплом.

— Я не знаю, где Голдвин.

— Он скоро вернется. Я посижу с тобой. Ласковый голос и искреннее сочувствие в глазах Гульды вывели Эйлит из забытья… А когда по морщинистой щеке старухи стекла слеза и она, не вытирая ее, тихо проронила: «Бедная моя девочка!», молодая женщина бросилась на кровать и разрыдалась.

Облегченно вздохнув, Гульда решила оставить несчастную мать в одиночестве — пусть даст волю слезам — и тихонько, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Она спустилась в зал и велела Ульфхильде разыскать Голдвина.