Как-то случилось так, что с самого раннего детства меня потянуло к военному делу. Надо сказать, что наш Кингиссепский район в старое время всегда был местом, где развертывались крупные маневры войск Петербургского военного округа. Звон оружия, громыхание пушек, грохот военных обозов с детства стояли у меня в ушах. С детства я наблюдал громоподобные марши и походы царской гвардии, забравшись вместе со своими сверстниками на какую-нибудь придорожную ветлу.

Словом, будучи еще десятилетним мальчиком, я уже с упоением, поражавшим моих родителей, штудировал книжку „Учебник унтер-офицера", с особенной яростью изучая главу о разборе винтовки. Всем домашним я заявлял, что буду военным, чего бы мне это ни стоило. Отец мой смеялся.

— Молодо — зелено, — говорил он. — Мы с тобой, Маврик, мужики. Нашему брату попасть в офицеры — дело не шуточное.

Мать моя, женщина душевная и добрая, разделяла мои честолюбивые стремления.

— Будешь, Маврик, офицером, будешь, — говорила она, гладя меня по голове. — Вот только учись лучше.

Учиться меня отдали в торговую школу имени Петра Великого, полагая очевидно, что это отобьет у меня стремление стать военным. Но изучая русскую грамматику и коммерческое счетоводство, я бредил уставом полевой службы и тайком от своих учителей перечитывал в сотый раз „Учебник унтер-офицера".

Семья наша была небогатая. В деревне Ямсковичи, нынешнего Кингиссепского района, мы имели дом, восемь десятин земли и крестьянское хозяйство. У отца моего было шестеро ребят, и я был самым старшим из них. Младшие ребятишки донашивали мою обувь и учились по моим учебникам. Учились впрочем все. Отец мой тянулся изо всех сил, силясь каждому из нас дать хоть какое-нибудь образование. Денег, помнится, дома никогда не было. Мать вела самый строгий счет не только гривенникам, но и копейкам.

Школу я окончил успешно, но никакого желания быть конторщиком в чинной торговой фирме у меня не было. Моя самостоятельная трудовая жизнь началась с того, что по окончании школы я поступил на завод Сименс-Гальске и работал там по дуговым фонарям и семафорным повторителям. Но мечта быть военным не оставляла меня. Приходя домой с работы, я усаживался за военные учебники и погружался в чтение до глубокой ночи. Бывало, уже наступит раннее петербургское утро, уже пробудится жизнь в большом городе, а я все еще сижу над книгой, силясь постичь тайны стратегии Фридриха Великого.

Свою мечту я наконец попытался осуществить тем, что сдал экстерном экзамен за кадетский корпус, но от этого исполнение моей мечты не подвинулось ни на йоту: сдача экзаменов в качестве экстерна не давала права на офицерский чин, а давала только возможность поступить в военную школу. Тут началась война.

По стенам домов были расклеены широковещательные манифесты и объявления о мобилизации, начинавшиеся стереотипной фразой: „Божиею милостью, Мы, Николай Вторый…"

Буржуазия неистовствовала в патриотических манифестациях и склоняла колени перед Зимним дворцом. По улицам дефилировали усиленные наряды конной полиции и жандармерии.

Я поступил вольноопределяющимся в 148-й Каспийский полк. Там я пробыл недолго, всего две недели. Потом всех „вольноперов", как нас именовали кадровики-солдаты, отправили в Петергоф, в казармы Лейб-гренадерского полка, где была открыта школа прапорщиков.

Наконец-то сбылась моя заветная мечта получить специальное военное образование и стать офицером. Школу прапорщиков я окончил в числе лучших. По положению меня должны были направить в гвардию, но тут офицерское общество Волынского полка, где мне надо было служить, заявило протест против моего утверждения в качестве офицера гвардии. Препятствием послужило то неучтенное мною обстоятельство, что отец мой был всего-навсего крестьянин Трофим Слепнев, и на вопрос о недвижимом имуществе я должен был ответить, что „сведений об этом не имею" Из этого следовало, что замков, поместий и дворцов у меня не было и, по мнению офицерского общества лейб-гвардии Волынского полка мне, чумазому, не пристало быть гвардейским офицером. Вместо гвардии я оказался в Чите, откуда и повел на фронт маршевую роту.

И вот я и мои сибиряки — за границей, в Галиции. Завоеванный русскими войсками город Львов предстал перед нашими глазами. Мы увидели великолепные улицы, широкие площади, отличные магазины и с горечью думали, что нашим российским Калугам и Рязаням далеко до заграничных провинциальных городов.

Львов промелькнул, как сон. Нас там надолго не задержали, ибо истекающий кровью фронт требовал все новых и новых пополнений. Русские войска, руководимые бездарными военачальниками, лишенные необходимого боевого снаряжения, несли страшные потери. Недаром в ту пору сложилась песня, которую распевали все мы с немалым усердием:

Мы выступили на фронт и оказались в районе Садовой Вишни. Первое же знакомство с войной опрокинуло все мои представления о войне, почерпнутые из учебников. Я представлял себе великолепные блиндированные окопы, стройные атаки под барабанный бой и гром оркестров. Мне представлялись красочные боевые столкновения, когда сражающиеся идут друг на друга со штыками наперевес. Ничего этого не было. Были дрянные канавы, полные воды и грязи, именуемые окопами, был лес, наполненный свистом пуль и ревом снарядов, были кровь и смерть. Никакого противника с развевающимися знаменами не было видно. Моя мальчишеская романтика рассеялась, как дым. Война оказалась кровавым и тягостным ремеслом.