Перед выходящим прямо на рынок широким окном зеленого дощатого павильона толпились люди. Некоторые покупали картошку мешками и тут же грузили ее в коляски мотоциклов, в «Москвичи», в «Жигули». Уж что-что, а продавать картошку Щербатиха умела.

Сбоку перед овощным павильоном, на табурете, застеленном, вышитым полотенцем, стояла электрическая плитка. Провод от нее тянулся в павильон. На плитке большая белая эмалированная кастрюля. Рядом солонка с мелко размолотой солью и чайная ложечка.

— Сначала попробуйте, потом покупайте,— требовала от покупателей Щербатиха.— Кто не попробует, тому не продам.

На ней был чистый белый халат, на голове яркая косынка, и разговаривала она бойко и весело.

В кастрюле картошка варилась на пару. Покупатель брал клубень, разламывал, и он снежно сверкал на изломе и выглядел так аппетитно, что тот, кто собирался купить только килограмм-другой картошки на обед, не мог удержаться и брал в пять, а то и в десять раз больше, чем думал взять вначале.

— Смотри, Наташа, — потянул Наташу за руку Олег.— Серега, — шепотом позвал он Сережу.

Сережа оглянулся. Олег указал глазами на две авоськи, которые медленно раскачивались в руках их владелиц. Из одной высовывал голову здоровенный петух. В другой на яблоках и сливах сверху лежал виноград. Когда авоськи сближались, петух метко клевал ягоды. Судя по обглоданной кисти, занимался он этим делом уже довольно продолжительное время.

Ребята прислушались: две районные дамы в совершенно одинаковых шерстяных трикотажных костюмах, только на одной василькового цвета, а на другой темно-малинового, делились новостями.

Сережа отвернулся, зажал рот рукой.

Рядом с рынком весной, к Первому мая, открыли новый большой Дом торговли с окнами-витринами во всю стену. На первом этаже — гастроном, на втором этаже — универмаг. Олег потащил Наташу и Сережу к отделу, где продавали ткани. На прилавке лежали тугие рулоны.

— Почем этот ситец? — спросил Олег, ощупывая ткань.

— Рубль десять,— недовольно ответила продавщица, девчонка, на вид ничуть не старше Олега.

— Наташа,— спросил Олег,— маме на платье пойдет?

— Может, поярче чего-нибудь?

— Ты скажешь! Зачем маме поярче?.. Дай мне четыре метра... Какая у него ширина?

— Я с вами на брудершафт не переходила,— все так же недовольно сказала продавщица.— Восемьдесят.

Олег посмотрел на нее озадаченно.

— Тогда дайте три с половиной.

Затем они пошли к галантерейному отделу.

— Детские носки-гольфики есть? — спросил Олег у маленькой, худенькой старушки продавщицы.

— На какой тебе возраст?

— На двенадцать.

— Есть. Семьдесят копеек.

— Покажите.— Олег внимательно осмотрел высокие носки, даже натянул на руку.— Дайте мне четыре пары.

— Наконец и оптовый покупатель,— улыбнулась продавщица.

— Зачем тебе столько? — спросила Наташа.

— Порвется носок — из другой пары можно взять. Пока мать починит. И ноги у них одинаковые, что у Людки, что у Ромася.

Пока Олег ходил платить деньги в кассу, Наташа увидела под стеклянным прилавком ценное украшение из позолоченного, так называемого анодированного алюминия на алюминиевой же цепочке. Нефертити. Профиль.

— А сколько эта Нефертити? — спросила она. Продавщица, у которой на шее висела точно такая же штука, ответила:

— Как детские гольфики. Те же семьдесят копеек. Наташа пошла к кассе вслед за Олегом.

Сережа наклонился к прилавку, присмотрелся к позолоченному портрету Нефертити и вдруг мгновенно, сразу понял то, что еще недавно казалось ему совершенно загадочным. Прежде с ним такое бывало только при решении задач по алгебре: вот кажется, что ее никак не решить, и вообще не может быть никакого решения, и больше о ней не думаешь, а потом вдруг она сразу и как будто даже совсем без твоего участия сама решалась.

На Полесье слово «цветет», если речь идет о человеке, употребляется в двух смыслах: «цвіте, як рожа край вікна» — цветет, как мальва у окна, и «цвіте, як макуха під лавкою» — цветет, как жмых под скамейкой.

Сережа не мог понять, каким образом дочке Щербатихи Варе удалось так вдруг и так сразу перейти из числа тех, кто «цвіте, як макуха під лавкою» в число тех, кто «цвіте, як рожа край вікна».

В наших селах, как, впрочем, и в наших городах, конкурсов красоты не проводят. Но в отличие от города, в селе все знают, кто здесь первая красавица. Это общее мнение, эстетический эталон, который всем понятен и всем известен.