Шрифт:
— Ты не понимаешь их намерений. Ведь они хотят перемешать все семьи!
— Опять врешь. В последнее время я жил в пригороде. И никто не пробовал от меня увести жену.
— Э-э, да в тебе большевистская зараза!
— Если во мне большевистская, так в тебе — царская! Я хоть и беден, а с тобой себя не сравню.
— Ты понимаешь ли, что говоришь? Мы едем воевать с большевиками, а ты их восхваляешь. Услышит Эзиз-хан, он тебе даст!
— Разве не Эзиз довел нас до этой жизни? Лучше я умру от руки Эзиза, нежели подниму руку на большевика, накормившего меня в голодный год. Иди донеси! Пусть Эзиз изжарит меня и съест!
— Гм!.. Если ты такой, я не остановлюсь. Не остановлюсь! Пойду и скажу!
В вагоне был черненький подросток, по имени Кичи-Кул. У него едва хватало силы держать берданку. Он стукнул прикладом в пол и крикнул:
— Ты, Вала, хоть землю переверни, а то, что говорит дядюшка Черкез, — и я говорю!
Покги Вала растерянно заморгал глазами:
— Ты, хан мой, откуда знаешь мое имя? Лучше не слушай этих речей. У Черкеза голова не в порядке...
Другой подросток, лежавший на нарах, приподнялся на локте и сказал своему товарищу:
— Кичи-Кул, смажь ему по зубам, чтоб не трещал! У него язык — что кобель, сорвавшийся с привязи.
Покги Вала разозлился:
— Ах ты, щенок мокрогубый!
— Замолчи!
— Что ж, мне и слова нельзя сказать?
Кичи-Кул направил на толстяка свою берданку. Покги вытаращил на него глаза, закрылся руками.
— Молчу, молчу!.. — и тут же, отодвигаясь в угол, попытался все обратить в шутку. — Вот богатыри нашлись!
Молла Дурды, до сих пор слушавший перебранку молча, вмешался в разговор:
— Покги-мираб, ты, конечно, неправ. Твои разговоры — пустая болтовня. Мне тоже начинает казаться, что большевики — это все же лучше, чем «хан тедженский». Большевики хотят построить новую жизнь, вывести народ из темноты к знаниям, культуре, из нищеты — к обеспеченной жизни. А тем, что сейчас происходит, недовольны не только Черкез или Кичи-Кул, недоволен и я и многие другие.
В это время вдоль эшелона, остановившегося на каком-то разъезде, проходил Артык. Услышав голос Дурды, он заглянул в открытую дверь вагона и удивился:
— Молла Дурды?
— Да, я.
— Что делаешь здесь?
— Что делают эти люди, то и я.
— Кто тебя привел сюда?
— Кто их привел, тот и меня.
— Ты доброволец?
— Если они добровольцы, то и я...
Горечь слов Дурды дошла до Артыка. Еще раз взглянув на него, он, ни слова не говоря, направился к штабному вагону.
В штабном вагоне советники Эзиза лежали на коврах, выпятив животы. Тут же ехали старейшины аулов и адъютанты Эзиза.
Артык подошел к Эзизу и заговорил с ним о Дурды. Мадыр-Ишан, услышав их разговор, поддержал Артыка:
— И в самом деле, нужно взять этого юношу сюда.
Артык вернулся к вагону, в котором ехал Дурды, и коротко сказал:
— Дурды, бери оружие, слезай.
— Куда?
— После узнаешь.
Дурды уже привык к окружавшим его людям. Уходить от них ему не хотелось. Но Артык торопил:
— Скорее! Эшелон сейчас тронется.
Дурды слез, захватив с собой ружье и мешок. Артык привел его в штабной вагон и велел занять верхнюю полку в крайнем купе.
Эшелон двинулся дальше.
Глава пятая
Маленький городок Байрам-Али не оправдал надежд Чернышова. Рабочие хлопкового завода, правда, готовы были в любой момент взяться за оружие и выступить на защиту советской власти, но собрать и вооружить за одни сутки массу дейхан оказалось невозможным. Помощь Ташкента тоже задерживалась. А между тем наступление белых шло быстро и успешно для них.
Чернышов оказался в трудном положении. Он уже знал, что город Мары занят белыми. Отряд Тыжденко, потеряв около половины своего состава, пришел в Байрам-Али, но Алеши с ним не было. О судьбе Полторацкого тоже никто ничего не знал. Чернышов думал послать в Мары кого-нибудь на разведку, хотя бы Карагез-ишана, но должен был отказаться от этой мысли. Бронепоезд белых мог появиться перед Байрам-Али в любую минуту, надо было принимать решение. Посоветовавшись с делегацией Полторацкого, Чернышов решил отступать дальше, на Чарджоу.
Подготовили два эшелона. Чернышов взошел на высокий бугор, чтобы бросить последний взгляд на эти места. Из-за развалин древнего Мерва, в том месте, где возвышался голубой купол мечети султана Санджара, поднимался, медленно отрывая от земли свое тяжелое тело, красный диск солнца. Длинные и острые, как пики, красноватые солнечные лучи осветили крышу вокзала, рабочий поселок, трубы хлопкового завода.
Раздался протяжный заводской гудок. Из поселка потянулись к эшелонам рабочие с женами и детьми. И едва умолк тревожный гудок, как со стороны Мары, словно подстегивая людей, донеслись орудийные выстрелы. Чернышов решил, что это подходит бронепоезд белых. Надо было немедленно отправлять эшелоны.