— А у меня кто есть?

Они смотрели друг на друга, разговаривая глазами. Глаза женщины спрашивали: «Кто тебе еще нужен, когда у тебя есть Мехинли?» А глаза Мавы отвечали: «Ты моя, и я твой!»

Все же Мавы не мог отделаться от сомнений. Лицо его стало снова грустным, когда он подумал: «А Халназар?» Мехинли это поняла. Чтобы приободрить Мавы, она протянула руку и хотела погладить по грязной тюбетейке, как вдруг раздался голос бая:

— Мавы, э-э-эй!

— Пред тобою, ага! — вскакивая на ноги, крикнул Мавы и со всех ног пустился к дому.

Словно выпустив птицу из рук, Мехинли растерянно посмотрела ему вслед. Потом вдруг плотно прикрыла рот яшмаком и в страхе огляделась вокруг. Не увидев поблизости никого из мужчин, она села на место Мавы и задумалась.

Мехинли еще в младенческом возрасте осталась круглой сиротой, росла в семье дяди и с детских лет несла на себе всю тяжесть домашней работы. Когда она еще не заплетала косичек и волосы ее развевались, подобно усикам маиса, ее звали Майса. В голодный год дядя отдал ее Халназару за чувал пшеницы и два чувала ячменя. После того, как она попала в лапы бая, ее имя «Майса» было забыто. Так как она была из крепости Мехин, ее стали звать мехинкой — Мехинли, а это звучало, как «рабыня». Теперь только Мавы иногда звал ее нежным именем «Майса», и она, когда слышала это имя, с болью думала о загубленной молодости: «Ах, отчего я не попала к Мавы! Может быть, тогда я и осталась бы Майсой, расцвела бы, заколосилась и принесла зерна?!»

Когда Халназар впервые увидел мехинку, она не понравилась ему. Однако калым был настолько ничтожен, что он взял ее: «Авось пригодится для черной работы». Но когда Мехинли немного отъелась, щеки ее посвежели и округлились, как сочный плод, Халназар пришел к ней и вдоволь натешил свое жирное, волосатое тело,— так красная курочка попадает в капкан, так грязный шакал терзает ее. Однако старшая жена Халназара скоро прекратила его прогулки к мехинке. «Чего тебе не хватает? — говорила она. — У тебя есть сын, у тебя есть дочь. Как тебе не противно пачкать о нее свою чистую кость! Лучше б ты благодарил бога за то, что он тебе дал, и радовался своему богатству». Эти наставления старшей жены дошли до Халназара. Мехинка все чаще стала попадаться ему на глаза в старой, грязной одежде. Со временем она перестала казаться ему и женщиной. Теперь он обращался с Мехинли, как с рабыней, зло выкатывал глаза при разговоре, обзывал бранными словами. Бывало, что и ременная плеть ходила по спине молодой жены, выполнявшей в доме всю черную работу.

При воспоминаниях о всех обидах и унижениях, которым она подвергалась в доме Халназар-бая слезы туманом застилали глаза Мехинли. Она считалась женою бая, а положение ее в байском доме было не лучше, чем у Мавы.

Два всадника остановились у дома Халназара. Передний, бросив поводья, устало слез с коня. Навстречу гостю вышел сам Халназар. Посыпались взаимные приветствия.

— Мир вашему дому, господин бай.

— Мир и вам, Артын-ходжайн! Добро пожаловать! Рады видеть!

— Как здоровье, господин бай? Все ли благополучно у вас в доме?

— Слава аллаху... При вашем благополучии, Артын-ходжайн, и мы становимся похожими на людей.

— Очень хорошо. Пусть будут здоровы ваши дети!

Взяв под руку приезжего, Халназар повел его в кибитку старшей жены. Войдя, гость обратился к женщине, сидевшей в посудном углу.

— Здравствуйте, Садап-бай! Здоровы ли дети?

Садап немного опустила яшмак и приветливо ответила:

— Добро пожаловать, Артын-ходжайн!

Гостя усадили на почетное место против двери.

Арутюн, давний друг Халназара, был одет в городской серый костюм. На плечах у него был пурпурный шелковый халат, на ногах поскрипывали желтые туфли, на голове острым клином торчала сшитая не по-туркменски, суживающаяся кверху каракулевая шапка. Из-под густых, почти сросшихся бровей армянина лукаво поблескивали большие черные глаза. Из-под большого крючковатого носа тянулись стрелки таких же черных усов. Острый подбородок обрамляла черная с проседью аккуратно подстриженная бородка. Был Арутюн грузен, широкоплеч и, должно быть, богат. На его толстых пальцах сверкали золотые кольца с яхонтами.

Арутюн слышал и о свадьбе в доме Халназара и о смерти невестки. Теперь он не знал, поздравлять ли хозяев или выражать им соболезнование. С минуту подумав, он решил: «Э, беда какая — умерла женщина! Есть деньги, будет и жена в кибитке — не та, так другая!» Эту мысль он и выразил вслух:

— Слышал я, Садап-бай, что у тебя скончалась невестка. Очень я был расстроен. Дай бог здоровья твоему сыну — найдешь еще лучшую невестку!.. Известно мне также, что женили вы внука. Поздравляю! Очень жалею, не смог приехать на свадьбу.

Слуга внес в кибитку ковровую переметную сумку, Арутюн знаком указал, чтобы тот передал ее хозяйке. При этом он сказал: «Маленький подарок для маленьких». Садап поблагодарила и, поведав гостю свои печали и радости, стала оделять гостинцами вбежавших в кибитку внучат. Арутюн и Халназар заговорили между собой о житье-бытье, о все возрастающих ценах на хлеб и скот. Незаметно разговор перешел на войну.

— Надо ожидать в торговых делах больших перемен,— говорил Арутюн, поблескивая золотыми зубами.— Я слышал, что армии его величества готовятся к большому наступлению. Хорошо, если бы этим летом отбили у немцев Варшаву. Я был бы очень доволен.