Шрифт:
— Нельзя же мерить всех на одну мерку!
Нобат-бай, начавший сомневаться, нерешительно подал совет:
— Халназар-бай, а что если, например, урезать арендную долю до одной четверти и сбавить цену?
Покги тотчас же возразил:
— Как же мы посмеем обратиться к Гюльджамал-хан, если у нас будет меньше пяти тысяч рублей?
Халназар отлично понимал, что сделка состоится, даже если он потребует половинную долю за свои пять тысяч рублей. Поэтому он спокойно выждал, пока улягутся страсти, и равнодушно заговорил, словно потерял всякий интерес к сделке:
— Я хотел немного помочь народу. Но если некоторые этого не понимают, так давайте лучше разойдемся. По теперешним временам ведь трудно сказать — где выгадаешь, где потеряешь.
Покги Вала заморгал своими маленькими глазами.
— Не умеющий говорить — только расстроит, — с упреком бросил он, озираясь вокруг.
После этого многие стали укорять спорщиков. Мирабы решительно взяли сторону Халназара, и торг в конце концов закончился в его пользу.
Голосом, полным достоинства, Халназар позвал слугу:
— Мавы, эй! Мавы!
Мавы все время разжигал за дверью чилимы и подавал в кибитку. Но тут как раз подошла Мехинли и заговорила с ним. Он не сразу услышал голос хозяина, а услышав, мигом вскочил в кибитку:
— Перед тобою, ага! Что прикажешь?
— Ну, куда ты запропастился, поганец? — довольно мягко обратился к нему Халназар-бай. — Заставляешь кричать... Иди скажи, пусть несут обед!
Затем он вынул горсть сотенных бумажек и положил на ладонь Покги Вала:
— Пусть послужат делу избавления народа!
Толстяк Покги сжал в пятерне хрустящие бумажки.
— Пусть размножатся в тысячу раз!
Начали намечать, кому должны быть даны в подарок халаты. Увидев просящие глаза Мамедвели, бай угодил и ему:
— Ходжам-ага, вознеси молитву! Да избавит бог наш народ от этого бедствия... И тебе в подарок один халат!
Мамедвели, как сидел, так и вознес руки к небу:
— Да будет милостлив создатель ко всем правоверным, а между ними и к нам, туркменам! Во имя аллаха! Аллах велик! Да будут пиры и празднества!
За пловом быстро договорились послать к Гюльджамал-хан толстяка Покги и Нобат-бая.
Глава двадцать третья
После свадьбы младшая сестра Ашира, Огуль-Гёзель, согласно обычаю, приехала в дом отца. Прошло уже немало времени с тех пор, как за нее выплачен калым, а она все еще оставалась дома. Каждый день у кибитки появлялись люди, требуя: «Верните!» Огуль-Гёзель ничего еще не успела сшить и приготовить. Поэтому сегодня, собрав девушек и молодух к себе в кибитку, она с их помощью дошивала шелковый халат и два платья.
Семь или восемь девушек и молодых женщин сидели вдоль стены, заняв всю женскую половину кибитки. Среди них была и Айна. Лучи высоко поднявшегося солнца, проникая сквозь дымовое отверстие, заливали светом маленькую кибитку.
Сверкая белизной зубов, молодые женщины смеялись, подшучивали над Огуль-Гёзель. Одна из них, светловолосая, одетая в шелковое платье, с высоким боры-ком, серебряными подвесками и браслетами в пять колец, бросила на молодую насмешливый взгляд и сказала:
— У Огуль-Гёзель сейчас на душе кошки скребут. Достанется ей от мужа!
Другая возразила:
— Ничего! Я хотела бы сейчас быть на ее месте.
— Чему завидуешь?
Остальные подхватили:
— У нее, наверное, сердечко сейчас так и прыгает!
— Сама здесь, а сердце — далеко!
— Потерпи, козочка, считанные денечки остались!
— Девушка, скажи — один день!
— А что такое один день, девушки? Не успеешь и чаю выпить, как прискачут гонцы от милого.
Огуль-Гёзель, стегавшая рукав халата, пыталась остановить поток насмешек:
— Хватит вам болтать попусту!
Гелин принялись пуще прежнего чесать языками:
— Знаем, козочка! Твои денечки переживали и мы!
— На уме одно, на языке другое!
— Девушки, посмотрите-ка на нее! У нее углы губ не сходятся!
— Фу, девушка, постыдилась бы! Разве можно показывать всем, что делается у тебя на душе?
Все захохотали. Огуль-Гёзель смутилась. Одна молодка, недавно вышедшая замуж, подмигнула подругам:
— Что вы к ней привязались! Что же ей теперь — плакать, бедняжке?