Гюльджамад-хан опять пристально взглянула на одного, затем на другого и опять ни в одном из них не признала никого из своей многочисленной родни.

При виде Гюльджамал-хан, ее высокомерной холодности Нобат-бай совсем опешил и стоял в нерешительности. Заметив, что он устало переминается с ноги на ногу, Гюльджамал пригласила:

— Проходите, садитесь.

Покги начал спрашивать о здоровье. Казалось, вопросам не будет конца. Нобат-бай тем временем с любопытством рассматривал владетельную вдову.

Старухе было уже лет под семьдесят, однако стан ее был прям и живые черные глаза не потеряли блеска. Роста она была небольшого, не худая, морщины были мало заметны на ее полном лице, но беззубый рот и запавшие губы выдавали ее преклонный возраст. В одежде ее Нобат-бай не заметил ничего, что бы сильно отличало ее от состоятельных женщин аула. На ней было обыкновенное синее платье, на голове — маленькая шапочка, покрытая белым тонкого шелка платком. Но золотые браслеты с драгоценными камнями, кольца с яхонтами, каких Нобат никогда не видел на байских женах, свидетельствовали о ее богатстве.

Покги уже надоел старухе своими вопросами, и она ждала, когда он кончит, чтобы спросить, кто он и откуда родом. Но болтливый толстяк вдруг сам выпалил:

— Тетушка Гюльджамал, мы из твоих родственников. Если ты из Амаша-Гапанов, то мы из Амаша-Туджинов аула Гоша; и ты Амаша, и мы Амаша — настоящие твои братья! И Непес-бек — зять нашего аула!

На первый взгляд гости не понравились Гюльджамал-хан. Она никого, кроме самых близких людей, не принимала в своих личных покоях и поэтому в душе проклинала своих слуг. Но болтовня Покги оживила ее воспоминания о родном ауле. Она приказала принести чай и стала беседовать с толстяком, вспоминая те времена, когда была девушкой.

Гюльджамал происходила из байской семьи. Имя ее отца было хорошо известно в крае. Когда ее выдали замуж за Нурберды-хана, к ее имени прибавился ханский титул и положением своим она затмила отца. Она особенно гордилась тем, что вырастила сына Юсуп-хана и внука Гарры-хана. Ее радовал блеск на их плечах, хотя сильно огорчало пристрастие обоих к разгульной жизни. Вечное пьянство в доме, однако, не мешало Юсуп-хану владычествовать над народом, а Гарры-хану позволило близко сойтись в Петербурге с сынками придворной знати. Уже в преклонном возрасте Гюльджамал-хан ездила в Петербург, «побраталась» с белым царем и преподнесла ему самый красивый шелковый ковер, который когда-либо ткали туркменки. Это возвысило маленькую женщину в глазах народа. «Брат» и «сестра» обменялись дарами: царь передал в личную собственность Гюльджамал-хан большой канал, а она перевела во владения царя все земли Байрам-Али.

Гюльджамал-хан решила, что перед ней — важные лица. Щупая своими черными глазами внушительную фигуру толстяка Покги, она стала даже находить в нем черты сходства со своим братом Непес-беком. Подарочек, который Покги, вынув из хурджуна, бросил на ковер, не произвел на нее никакого впечатления. Но, покосившись на красный узелок, она вспомнила, что и Непес-бек всегда привозил такой узелок, и подумала, что тут дорог не подарок, а проявление родственных чувств.

Чай, который они пили в густой тени дома, привел Покги в благодушное настроение. Постучав о зубы своей тыковкой, он наполнил рот табаком и, причмокивая, говорил без умолку. Скоро ему понадобилось сплюнуть. Дома у себя это было просто: он отгибал край кошмы, вырывал пальцем ямку в земле и выплевывал жвачку. Здесь ковер лежал на крашеном полу, кругом было чисто. Покги, оглядываясь, искал место, куда можно бы сплюнуть; в уголках губ у него уже показалась зеленоватая жижица. Не найдя подходящего места, он подошел к перилам веранды и выплюнул все изо рта под стенку. Изжеванный зеленый табак, как помет дрофы, расплющился на чисто выметенной дорожке.

Гюльджамал-хан в это время была занята разговором с Нобат-баем и не видела, что творилось с Покги. Она услышала только плевок и, оглянувшись, увидела зеленый ошметок на белом песке. Поморщившись, она все же сочла неудобным делать замечание родственнику и крикнула в сторону комнат:

— Принесите плевательницу!

Покги, ничуть не смущаясь, отер грязным платком зеленоватую слюну и сказал:

— Спасибо, тетушка Гюльджамал, ты умеешь угодить сердцу!

Гюльджамал-хан не знала, зачем пожаловали родственники, но догадывалась. Зашла речь о войне, о наборе на тыловые работы. Покги Вала заговорил, наконец, о цели приезда:

— Гюльджамал-эдже, набор на тыловые работы — бедствие для народа. Народ не знает, как отвести эту напасть. Но если создатель захочет, он все может: распространилась весть, что Гюльджамал-хан поедет к белому царю, попросит освободить туркмен от набора.

Старуха приняла гордый вид. Сморщенной рукой она погладила седые волосы и сказала:

— Да, Покги-бек, бог внушил мне такое намерение. Я считаю своим долгом избавить народ от этой беды.

Покги и в самом деле почувствовал себя беком. То, что сама Гюльджамал-хан величала его титулом своих братьев, заставило его приосаниться.

— Да, мы слышали, что народ собирает деньги на твою поездку. Вот и нас с Нобат-мирабом отправили к тебе. Мы тоже, сколько могли, привезли тебе на расходы.

— Когда выезжали сюда, известили об этом господина полковника?

— Нет. Считали это излишним. Спросишь — не пустит.

— Было б лучше, если бы вы приехали с его разрешения. Правда, сюда ваш полковник не осмелится сунуться.

— Ну и хорошо!

— Да, но позднее он может подвергнуть вас наказанию.

Покги с беспечным видом махнул рукой: