У ворот Рима я ненадолго прерываюсь, чтобы проверить, не удастся ли приземлиться в кабинете Церковица.

— Алло, — кричу я в трубку. — Алло!

В глубокой дали, по ту сторону моря, в сердце Нью-Йорк-сити, кто-то бормочет на беглом идише. Кто-то, кому Суламифь дала шанс. У нас шансов нет.

Наши дела даже хуже, чем у Нафтали. Слишком уж много огорчений скопилось за последние минуты. Если бы мы, Суламифь и я, смогли познакомиться в свободное от работы время, то нашли бы общий язык. Может, несмотря на ее худобу, мы смогли бы завести какое-никакое хозяйство, не исключена даже и свадьба, дети, алименты. Однако, сейчас, окопавшись по передовой, мы не имеем ни настоящего, ни будущего: она телефонистка, а я абонент, то есть кошка с собакой, не то, чтобы я был на нее зол, о нет, я почитаю всю полноту ее могущества, но, к сожалению, мы не установили с ней никаких человеческих отношений. Единственное, что можно предпринять для установления контакта, это повесить трубку, еще раз выругаться и снова набрать ее номер уже по четвертому, решающему кругу.

— Послушайте, уважаемая, — говорю я, — почему вы полчаса держите меня без ответа?

— А кто это?

— Оливер. Я уже три четверти часа пытаюсь дозвониться до Церковица.

— Его здесь нет.

— Так что же вы мне сразу не сказали?

— Ну, вот говорю.

— И когда он вернется?

— Не знаю.

— А он у вас постоянно работает?

— Понятия не имею.

— Могу я ему оставить сообщение?

В этом месте она выключает меня из связи легким движением руки. Все позади. В это последнее, критическое мгновение, однако, зло обеих сторон стало столь всепоглощающим, что мы оба сразу же почувствовали, что продлись разговор еще хотя бы минуту, — и я сниму пиджак, влезу в аппарат и доползу по проводам прямо до телефонной централи, чтобы обрушиться на нее со звериным ревом в борьбе не на жизнь, а на смерть. Суламифь вопьется своими острыми ногтями в мою шею, в то время как я зубами буду рвать ее аорту, и так, сплетясь в утробных звуках, мы будем извиваться на полу телефонной централи в кровавом вальсе.

Да, когда-нибудь так и будет. Вопрос только во времени. Дипломатическое решение полностью исключается.

Диагноз болезни, о которой я веду речь, следующий: постоянная склонность среднего израильтянина ко все более расширяющемуся количеству сделок, заключаемых без смысла и цели.

Когда я, например, во время театральной премьеры 1984/1985 годов отдыхал в антракте в буфете, ко мне подошел Штоклер.

— Послушайте, — сказал он, — нам обязательно надо встретиться. У меня к вам предложение. Если не возражаете, я вам завтра позвоню. Или, лучше, во вторник. О-кей?

— О-кей, — спокойно ответил я, особо и не рассчитывая на его звонок. Я знал Штоклера только бегло: этакий воображала, который изображает вид, что знает всех на свете и проворачивает любые дела. Но если он хочет сделать предложение, и если это предложение выгодное, то почему бы и нет.

Но Штоклер не позвонил.

Месяц спустя мы случайно встретились на улице.

— У меня для вас есть кое-что интересное, — вцепился он в меня. — Но об этом лучше поговорить спокойно. Ваш номер есть в телефонной книге?

— Да.

— Прекрасно. Тогда позвоните мне в середине следующей недели.

Почему я ему не позвонил в середине следующей недели, не знаю. Я забыл о Штоклере вместе с его предложением, но спустя год внезапно он сам позвонил мне.

— Я вам все время собираюсь позвонить, чтобы кое-что предложить. Вы будете на трубке после обеда?

— Разумеется.

— Хорошо. Я вам позвоню.

Поскольку я на следующий день уехал на целую неделю, то не знаю, звонил ли он мне на самом деле. В любом случае, прошел примерно с год, когда он возник передо мной на одной вечеринке в саду.

— Я только что вернулся из Франции, — прошептал он, увлекая меня в тихий уголок. — У меня к вам преинтереснейшее предложение. Мы должны отыскать где-нибудь тихий уголок и обговорить детали.

— Как вам будет угодно.

— Само собой. Созвонимся.

Прошло немало времени, но на контакт он не вышел. Так прошло два года.

Затем внезапно он записался у меня на автоответчике и пожелал узнать номер моего телефона, поскольку хотел бы обсудить со мной нечто важное. Я дал его ему. Мы договорились, что в один из ближайших дней либо он позвонит мне, либо я ему, чтобы договориться о встрече.

В середине 1993-го я увидел Штоклера сидящим на террасе в каком-то кафе, задумчиво помешивающим свой чай. Я подошел к нему и представился. Он был рад нашему знакомству. Он хотел бы перезвонить мне в ближайшее время, чтобы предложить одну интересную вещь. Лучше всего было бы, предложил он, если бы мы присели на террасе в каком-нибудь кафе и смогли спокойно обо всем поговорить. Он позвонит мне в четверг или пятницу, чтобы договориться о встрече. До того у него не будет времени.

В мае 1996-го мы встретились на одном филармоническом концерте, но смогли перекинуться только несколькими словами, поскольку музыка звучала слишком громко.

По намекам, которые он делал мне в предыдущем году, я догадался, что он мне несколько раз звонил, но я все время был занят. Я посоветовал ему попытаться делать это в начале вечера, часов этак между 6 и 7. Он обещал запомнить это время и добавил, что его предложение меня чрезвычайно заинтересует.

Вот, собственно, и конец всей истории.