Ведь надо петь и плясать. И благодарить судьбу за такую лафу.

Но он дрых, как сурок.

Утром я безошибочно подошел к той двери, из которой они вышли вчера ночью.

Это был небольшой чуланчик, где хранились матрацы. К нему вела дверь из коридора, это была, собственно, дверная коробка без дверей, маленьких тамбур и дверь в чулан, которая закрывалась изнутри на крючок.

Матрацы лежали в три ряда, штук по десять в стопке. Я смотрел на матрацы и думал, на котором из них это могло произойти, если это вообще произошло.

Никаких следов не было.

В течение дня я смотрел на Сергея и Олю и не заметил никаких признаков того, что их отношения вступили в новую фазу. Вечером я снова не пошел в красный уголок.

— Ты чокнулся что ли? Пошли, — звал меня Сергей.

— Нет, не сегодня, — отвечал я.

Снова, как вчера, пацаны веселой гурьбой вернулись из красного уголка.

И снова Сергея не было. Теперь я уже не спрашивал Славика ни о чем.

Медсестра сыграла отбой, выключили свет, но мне не спалось.

Мне трудно дать отчет в своих дальнейших действиях. Я встал и вышел в коридор.

Осторожно, стараясь не топать, я пошел в сторону чуланчика. Тихо, как кошка, я вошел в тамбур чуланчика. Внутренняя дверь была закрыта. Естественно.

Я прислушался. Кто-то возился в чуланчике. И вдруг я ясно и отчетливо услышал фразу, которую никогда не забуду. Чтоб воспроизвести ее необходима небольшая преамбула.

Есть девушки, у которых рот бантиком. Их совсем мало. Еще меньше девушек, у которых ротик остается бантиком, даже тогда, когда они разговаривают.

Речь их при этом — голос, тембр, дикция становятся неподражаемо уникальными.

Это легко воспроизвести. Попробуйте, сложите рот бантиком и скажите фразу.

Главное, в продолжении всей фразы рот должен оставаться бантиком. Итак, например, фраза «Марья Ивановна, а Вовка списывает». Говорим. Рот бантиком.

Еще разок.

Получилось? Ну, а теперь то, что я услышал. Главное, ротик бантиком.

— Марья Ивановна… Тьфу, черт, далась мне эта Марья Ивановна.

Итак, то, что я услышал — еще разок, рот бантиком. На счет «три-четыре».

— Ты что, уже кончил, что ли?

Рот бантиком, ангельский голосок. Словно из недавнего детства.

Только слова такие взрослые.

Я вышел из тамбура и быстро пошел по коридору с сторону своей палаты.

Сергей подвалил минут через десять. Он уселся на кровать и стал лениво раздеваться.

— Ты — как кот после блядок, — тихо сказал я.

— Не спишь, что ли? — спросил он радостно.

— Нет. Ну, как у тебя дела?

— Класс.

— Что? Не томи душу.

— Ты только никому, — он опасливо оглянулся.

— Не боись. Могила.

— Кинул палочку.

— Да ну?

— Да. И вчера, и сегодня.

— Она была целкой?

— Да нет, вроде бы.

— Ты что, не понял?

— Понимаешь, место такое, что приходится все делать молчком, она вроде бы и пискнула в первый раз, но так, неявно.

— Здрасте, разве это определяется по писку?

— Нет, конечно. Ну, то, что ты имеешь в виду, я не почувствовал. Толкнул — и уже в ней. Но разве это главное?

— Ей понравилось?

— Да, особенно вчера, в первый раз. Сегодня я что-то поторопился.

— В смысле?

— Ну, похоже, она не кончила.

— Так пойди, заверши начатое.

— Ну, ты весельчак. Сам бы попробовал в таких антисанитарных условиях. Я накачиваю ее, а сам только и думаю, хоть бы не застукали, хоть бы не застукали. А она, наверное, и подавно не может расслабиться.

— Тяжело тебе.

— Кончай подкалывать. Сам-то что, так и будешь жить воспоминаниями?

— Не знаю.

— «Не знаю», «не знаю». Столько девок, а ты распустил нюни по Мариночке.

— Слушай, а Ольга не боится залететь?

— Не-а. Она говорит, сейчас неделя такая — можно по полной программе.

— Ей когда выписываться?

— На той неделе.

— А тебе?

— И мне.

Он укрылся простыней и сладко зевнул.

— Ну, все. Спать хочется нестерпно. Бай-бай, — он зевнул еще раз.

— Пока. Счастливчик.

— Угу. Ты давай, не теряйся. А то не будешь знать, как с невестой обращаться.

Заснул он мгновенно. Впервые в моей жизни встретился человек, который так искренне рассказывал о своих любовных похождениях. Я был ему благодарен. Я, как губка, впитывал его рассказы, я наполнялся ими. Большой и сильный, он был еще и на редкость добродушен. Его любили все — и пацаны, и врачи, и медсестры, и девочки.