Марина с ужасом смотрела на то, как ее служанка, разворачиваясь, смотрит на нее насмешливым взглядом черных властных глаз.

– Костюмчик поистрепался, но все еще ничего! – Голосом Клидис произнесли губы Николь. – Я ее сейчас отпущу, и ты спросишь, кто она и как такой стала. А там уже решай сама. Я предупредила. – Тело Николь дернулось и сжавшимся комочком осело на пол, в то время как джинния посвежевшая и румяная снова предстала перед ней.

– Ей ничтожество, пошевеливайся, выкладывай свою слезливую историю.

Марина переводила взгляд с одной на другую. Николь молча пыталась встать, а Клидис явно теряя терпение, брезгливо подпинывала ее носком своей туфельки.

– Прекрати, - наконец не выдержала она, опускаясь рядом со служанкой. – Николь, посмотри на меня. – Марина пыталась поймать взгляд девушки, но она упорно избегала смотреть ей в глаза. – То, что говорит эта женщина, правда?

Николь, так и не повернувшись к ней, слабо кивнула – по крайней мере именно так расценила Марина понуро опустившиеся плечи и бессильно склоненную голову. Внутри ее трясло от непонимания и страха, но, как ни странно, внешне она оставалась холодно-собранной, отрешенной.

– Ты все еще сомневаешься? – Джинния раздраженно взирала на нее сверху вниз.

Марина медленно поднялась, не отводя от нее спокойного взгляда.

– Нет. Но все равно не понимаю, зачем ты все это рассказала мне. – Девушка хотела сказать, что не видит выхода из сложившейся ситуации, и не понимает, каким образом знание может помочь ей выжить и сохранить душу, но Клидис восприняла ее слова по-своему.

– Если ты думаешь, что ты особенная для него, и он не доведет начатое до конца, то наивно заблуждаешься. Я джинния - не человек и не Проклятая, но он, наигравшись, отшвырнул меня как ненужную вещь. Оскорбил, унизил, но я осталась жива. Однако человек, попавший к нему, не отделается так легко. Мы все игрушки для избалованного мальчишки. Сколько у него было таких как ты наивных дур, спроси у нее. И уточни, где они все сейчас?

Злая, взвинчено-проникновенная речь Клидис, казалось, сделала из нее то, что пока не удалось Таяру – пустую оболочку, в которой глухим эхом разносились слова «ты думаешь, ты особенная?»… «ты думаешь, ты особенная?»… Все чувства застыли, превратившись в глыбу льда, лишь только разум работал с жестокой ироничной расчетливостью.

– Ты хочешь помочь мне вернуться назад? – Глядя в упор на такую же жертву «прекрасного принца», спокойно произнесла Марина.

– Нет. – Джинния замешкалась. – Не могу.

– Так чем же ты рассчитывала мне помочь, разрушив «наивные заблуждения»? – Девушка чувствовала, как губы складываются в злую ухмылку.

– Советом. – Клидис поежилась, словно ей стало холодно. – Не желай! А если все же не удержишься, разрушь иллюзию и освободись… - Фигура джиннии начала бледнеть и мерцать в воздухе, которой, казалось, обрел жидкую текучесть, – …и освободись навсегда от него.

Последние слова разносились уже эхом, оставшимся как напоминание об исчезнувшей «гостье». Марина окинула безразличным взглядом Николь и прошаркала в комнату.

«Я твой личный джинн, воробушек. Только пожелай и не будет ничего невозможного для тебя…

У каждого желания есть своя цена…

Ты ведь хочешь вернуться домой?

Ты даешь мне две недели… и по истечении указанного срока ты выскажешь желание остаться со мной, либо покинуть меня навсегда, и я исполню его в любом случае.

Я ХОЧУ позвонить родным…

Неделя…

Сколько твоих желаний наш милый джинн успел исполнить за два дня?

Мне уже поздно пытаться реализовывать свои таланты…

Тебя тоже украли?

Нет, я здесь по своей воле…

Тебе понравился мой сюрприз?

Замок разительно изменился с момента моего последнего посещения…он все-таки напитался от тебя…

Я так сильно хочу тебя, что больше ни о чем не могу думать…

Я желаю, чтобы ты наконец-то стала моей…»

Обрывки фраз крутились в голове, а перед глазами сменялись лица, пока Марина механически наполняла ванную водой.

Все было ложью, иллюзией, неправдой. Волшебная сказка оказалась жутким сном. Айсберг замороженных чувств трещал, грозя рассыпаться осколками и похоронить ее.

Девушка опустилась в ванную, позволяя горячей жалящей воде впиться в тело, съедая прикосновения его рук и губ. Губка остервенело драла кожу, в попытке вытравить память. Щеки ело от тихих слез, стекающих вниз.