Адольф, немного потерянный, весь в партийных мыслях, с трудом врубался в происходящее. Зато Ирина артистично изображала любящую супругу, незаметно одергивая на сутулой спине Адольфа новый австрийский костюм.

Маша на удивление тихо ворочалась в своей кроватке, не мешая семейному собранию.

Авдотья Алексеевна, зардевшись от вина, восклицала:

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – улыбалась в ответ Ирина.

– Воистину воскресе... – едва слышно вторила Катя.

Не утвердившиеся в вере Адольф и Илья снисходительно кивали головами: мол, и мы того же мнения.

Баба Дуня уже мечтала о том, как расскажет у себя на родине, в Ярославле, о чудесной, дружной семье сына. Именно в такие дни, когда за столом собиралась вся семья, она чувствовала, что жизнь прожита не зря и в ней много смысла, тихого и простого. Старушка изо всех сил старалась нахваливать всех собравшихся:

– Иринушка-то все хорошеет раз от разу. Повезло тебе, Адик, с женой. Да и хозяйка она, видно, отменная, дом у вас – полная чаша. – Баба Дуня перекрестилась и взяла из коробочки конфету в золотой обертке.

– Спасибо на добром слове, мама. – Ирина громко чмокнула свекровь в морщинистую щеку. – Вот вы-то уж точно чудо. Не надивлюсь на вас, какая молодец! На все руки мастерица! Машеньке за два дня какое платье сшили, а куличи-то, куличи!.. – Ирина откусила кусочек и даже глаза закрыла. – Ну и тесто, ну и вкус – многовкусие!

Илья тяжко вздохнул и налил еще рюмочку. Застольные беседы родственников ему претили, обмены любезностями опротивели. С бабушкой и вовсе не получалось взаимности. Он ей талдычил про гены и хромосомы, она же никак не могла взять в толк, к чему все это? Но на всякий случай гордилась Илюшенькой:

– Большой ты ученый, внучок, ой, какой важный ученый!..

Младший Туманов снисходительно улыбался и с грустью думал о том, как не скоро еще генная инженерия проникнет в сознание рядовых граждан.

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – Свекровь и невестка расцеловались.

Ирина умела подстраиваться под людей. Катю этому учила, а та все брыкалась, характер независимый показывала, а того не понимала, что «ласковый теленок двух маток сосет». А теперь вот живет в коммуналке, и Илюша вынужден прозябать с ней за компанию. Ирина тяжко вздохнула, но тут же улыбка вновь заблистала на ее лице: незачем Авдотье Алексеевне знать об их проблемах.

– Давайте, мама, я вам положу салатику и рыбки. – Невестка щедро потчевала старушку, подчеркнуто ласково называя ее мамой.

«И чего бы стоило Катьке называть меня „мамой“, а ведь ни в какую, дура она набитая», – думала Ирина, искоса наблюдая за тем, как Илья опрокидывает стопку за стопкой.

Авдотья положила голову на плечо сына. Любила она младшенького, самый слабенький он был, но и самый упорный.

Вспоминала, как вскоре после войны, когда она с четырьмя детьми недолго жила в Ленинграде, послала Адика за хлебом. Зажал он в кулачке деньги и выскочил из дому, да не возвращался. Забеспокоилась, кинулась искать. Дело было зимой, ребенок упал, поскользнувшись, и головенку в кровь разбил. Так и лежал в сугробе замерзший. Притащила домой, стала раздевать, а мальчик кулачок не разжимает. Хоть и без сознания, а денежку крепко держит.

Баба Дуня утерла слезу и погладила сына по спине:

– Бог мой, что же ты так сгорбился, сыночек? Хотя знаю, знаю: работаешь, изобретаешь... У нас в роду все мужики были башковитые. – Авдотья перешла на шепот: – Может, мать моя, царствие ей небесное, не за просто так отрез от графа получила и кровь Тумановых благородная. Кабы я училась в свое время, небось сейчас бы президентом была.

Адольф махнул на нее рукой, но бабка разошлась не на шутку:

– А что ты машешь на меня? Поди-ка я умнее болтунов, что по телевизору показывают, будто особую породу дураков вывели – демократы называется...

– Мама, прошу тебя, не надо! – От ярости Адольф начал покрываться красными пятнами.

Ирина, взглядами призывая мужа к сдержанности, попыталась перевести разговор на другую тему:

– Мама, давайте лучше Христа помянем.

– То ж мертвых поминают! – ужаснулась старушка. – А Христос живой! Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – нестройным хором воскликнули все Тумановы, перекрестилась же только Авдотья.

Маша захныкала в кроватке. Ирина тут же подхватила внучку и стала улюлюкать.

Илья все более томился семейным обедом, то и дело поглядывал на часы. Графинчик уже опустел, и молодой человек с тоскою тыкал вилкой в белый с желтоватым жиром бок осетра.

И тут Авдотью прорвало на откровения. Она отличалась не только простотой душевной, но и чрезвычайной природной наблюдательностью. Прихлебывая чай из блюдечка, она вдруг с изумлением заметила перемены в сыне:

– Что-то ты, Адик, стал как еврей прямо. – Она покачала головой, присматриваясь повнимательнее, так что сын аж заерзал на стуле. – Ну точно вылитый еврей, вот чудеса какие! И вроде не в кого...