Капитанский вельбот и катер с офицерами давно уж отвалили от борта, а Василий Иванович все еще сидит на своем обычном месте, на диване, в опустевшей кают-компании, отпивая медленными глотками второй стакан чаю и дымя папироской. Делать Василию Ивановичу было решительно нечего; капитан просил дать отдых команде и никаких учений не производить; приводить в порядок ничего не оставалось — все было в порядке; распоряжения насчет будущих работ были сделаны, так что Василию Ивановичу поневоле приходилось благодушествовать, стараясь как-нибудь убить время до полудня, когда подадут обед, и затем уж можно будет вздремнуть часок-другой…

Василий Иванович выкуривал папиросу за папиросой, мечтал о том, как он проведет вечер на берегу, и по временам издавал какие-то неопределенные звуки томления от жары, вытирая вспотевшее, раскрасневшееся лицо… Второй стакан допит, четвертая папироса докурена, вопрос об ужине на берегу давно решен… Жарко, томительно жарко… Разве боцмана позвать и еще раз потолковать с ним насчет тяги такелажа?.. Но Василий Иванович уж давно толковал об этом, да и жаль беспокоить боцмана… «Надо и ему вздохнуть!..» — думает Василий Иванович и начинает насвистывать свой любимый мотив из «Роберта-Дьявола» * …В это время заботливый вестовой Антонов, давно уже исполняющий обязанности камердинера Василия Ивановича, словно понимая, что барин его может «заскучить», появляется в кают-компании и докладывает:

— Прикажете, ваше благородие, еще чаю?

— Жарко, братец…

— Точно так, ваше благородие… Настоящее пекло!

— А чай есть?

— Целый чайник…

— Ну, дай, пожалуй, — лениво говорит Василий Иванович.

Вестовой исчезает и через минуту приносит стакан горячего чаю и лимон.

— Портсигарник пожалуйте, ваше благородие, папирос наложить! — говорит Антонов.

Василий Иванович отдает свой объемистый серебряный портсигар и, по возвращении вестового, спрашивает:

— На берег небось хочешь, Антонов?

Белобрысое, скуластое, простодушное лицо молодого вестового ухмыляется.

— Любопытно, ваше благородие!

— Любопытно?.. Что ж тебе любопытно? — допрашивает Василий Иванович и сам невольно улыбается, глядя на своего любимца вестового.

— Все, ваше благородие… Очинно красивая сторона… И опять же, ваше благородие, народ! — прибавил Антонов и снова фыркнул.

— А что?

— Смеху подобно: голые почти что шляются. Сичас вот с пельсинами приезжал на шлюпчонке один — как мать родила… Лопочет, подлец, по-своему, сперва и не понять… Одначе ребята наши поняли и говорили как следует с эстим самым арапчонком…

— Говорили? — смеется Василий Иванович. — По-каковски же говорила матрозня?..

— А не могу знать, ваше благородие, но только друг дружку поняли и торговались… Арапчонок смеется, и наши смеются. Сказывают: нехристь, ваше благородие?

— Да, своя, брат, вера у них! — замечает Василий Иванович и прибавляет: — Завтра, Антонов, можешь ехать на берег!

— Слушаю, ваше благородие!

— А денег что ж не берешь?.. Разве не нужно?

— Никак нет. У меня есть доллер на гулянку. А вот хотел я было, ваше благородие, просить…

Антонов остановился, переступая с ноги на ногу и теребя двумя пальцами штанину.

— Что тебе?

— Платок бы мне нужно, ваше благородие… Так уж выберите какой профорсистей, ваше благородие…

— Платок?.. Зачем тебе платок? — удивился Василий Иванович.

— Бабе моей, ваше благородие, — говорит Антонов, краснея, и пуще теребит штанину, словно бы стыдясь обнаружить свои чувства к жене, для которой он прикопил уж немало подарков при любезном посредстве Василия Ивановича.

— Гм! жене!.. — задумчиво протянул Василий Иванович. — В какую же цену?

— Как окажет, ваше благородие… Только, если можно, чтобы с птицей… В деревне любят с птицами… показистей…

— Ладно, братец, куплю… А знаешь ты, сколько у меня твоих денег?

— Не могу знать, ваше благородие!

— Ну, вот и дурак! Как есть дурак ты, Антонов! Сколько раз говорил тебе, что ты должен знать… Считать, что ли, не умеешь…

— Запамятовал, ваше благородие…

— Запамятовал! Было десять долларов, да тебе следует два доллара от меня за месяц… значит двенадцать… Смотри, помни, а то не стану я держать твоих денег… А еще матрос… запамятовал!..

— Слушаю, ваше благородие… буду помнить. А вам прикажете, что ли, изготовить вольную одежу?

— Да… летнюю пару из сундука достань.

— Чечунчовый пенджак * , что в Шанхае справляли?

Василий Иванович мотнул головой.

— Так уж я давече вынул и развесил, чтобы складок не оказывало…