— О, черт бы тебя побрал с твоим рифмоплетством, — сказал я.

— Тебе следует принять ванну, Графф, — заявил Зигги. И брызнул в меня водой.

Тем временем один из полицейских в форме вышел во двор, держа в руках большой секатор для стрижки живой изгороди. Широко расставив ноги, он склонился над бедной лошадью и прошелся своим инструментом вдоль оглобли, обрезая поводья. Но лошадь продолжала лежать, совершенно ошарашенная, моргая своим единственным глазом. Полицейский присвистнул и повернул обратно к замку.

Но тут он увидел комки грязи, которые вылетали из-за кустов форситии, и услышал топот ног метавшегося по саду молочника.

— Эй! — окликнул его полицейский. — Эй, вы!

И молочник выбросил в воздух очередную пригоршню грязи.

— Эй! — заорал полицейский. И он бросился в глубь сада, держа перед собой секатор для стрижки изгороди, словно опущенную в воду удочку.

Я видел, как молочник кидался от куста к кусту — пригибаясь, сгребая грязь и ветки и швыряя их в воздух; он прятался, наблюдая, как падают его маленькие бомбы, и с карикатурной осторожностью крался дальше.

— Зиг, молочник совершенно обезумел, — сказал я.

И тут полицейский осторожно пробрался в куст форситии, держа перед собой здоровенный, зловеще распахнутый клюв садового секатора.

Затем я услышал, как они собрались у наших дверей. Полоска света под дверью потускнела местами из-за подкравшихся к ней ног; к дереву прикоснулись чьим-то локтем, бедром или животом. Они толклись, тихо перешептываясь — временами можно было разобрать старательно приглушенное слово или часть фразы.

И прочее… как если бы говорили сквозь вентилятор, и только самые быстрые куски фразы успевали проскочить между его лопастями — разрубленные и приглушенные, слившиеся в единый звук, неотличимый от звука шуршания одежды или трения тел о двери и стены.

— Зиг, — сказал я. — Они в коридоре.

— Стягивают силы правосудия?

— Ты еще в ванне?

— Эй! — воскликнул он. — Ты только глянь! — За этими словами последовал шумный всплеск. — Следы бичевания! — изумился он. — Настоящие рубцы! Розовые, как твой язык, Графф. Тебе следует полюбоваться на дело своих рук!

— Я никак не мог отодрать тебя от него, — сказал я.

— Теперь мой зад помечен! — воскликнул он. — Искусная работа! — И я услышал, как он шлепает и скользит в ванной.

Затем в дверь осторожно постучали, и в коридоре наступила тишина; теперь щель загораживала лишь одна пара ног.

— Графф? — позвала моя Галлен.

— Они определили тебя на роль нашего Иуды? — спросил я.

— О, Графф! — выдохнула она.

Затем на дверь навалились, пробуя открыть ключом.

— Отойдите! — воскликнула тетушка Тратт.

— Она не заперта, — сказал я.

Полицейский без формы ударом сапога распахнул дверь, предварительно свернув дверную ручку; он втиснулся бочком в комнату, и дверной проем за ним тут же заполнился. Взволнованная тетушка Тратт со скрещенными руками; только что отмытый губкой толстяк, протискивающий свои сияющие колени в комнату; и наемный убийца или же мэр между ними. Но моей Галлен среди них не было.

— А где тот, второй? — спросил отертый губкой толстяк, просовывая вперед колени.

— Нет, ты должен на это посмотреть, Графф, — заявил Зигги, распахивая двери ванной.

И его горящий, мокрый зад ослепил нас всех. Розовые полосы пылали на ягодицах, словно всполохи ранней зари.

— Ну вот! — воскликнула тетушка Тратт. — Видите?

И мэр — точно мэр! — грозный бургомистр, который не снял берета перед тетушкой Тратт, но который снял его теперь, сделав явный рывок в сторону застывшей в дверях ванной нелепой фигуры. Отличный бросок, достаточно резвый для того, чтобы поймать ненормального прежде, чем тот успеет ретироваться обратно в ванную и захлопнуть за собой дверь.

— Мне все понятно, фрау Тратт, — произнес мэр. — Нам всем понятно, я уверен! — Он едва повысил голос. — Герр Явотник? — позвал он. — Герр Зигфрид Явотник!

Но ему было только слышно, как Зигги прошлепал по полу ванной, влез на подставку и снова плюхнулся в корыто.

Он не пожелал отпирать дверь ванной, поэтому все мы ждали внизу, в вестибюле, — все, кроме полицейского, который остался обыскивать нашу комнату.