Шрифт:
— Каким образом?
— Ценности были укрыты на территории госпиталя, спрятаны в подвале.
— И кто же знал о них?
— Только три человека — профессор Филин, Константин Иннокентьевич и еще один, предатель. Он выдал клад фашистам.
— Его имя известно?
— К сожалению, это бывший сотрудник музея Кранц. Немец, родившийся в России. Перед войной он работал заместителем директора и занимался археологией.
— Вот как!
— Кранцу было поручено обеспечить эвакуацию. Но он оказался предателем, стал работать в городской управе переводчиком и выдал место, где были спрятаны музейные коллекции. На его совести и гибель госпиталя. Когда фашисты узнали, что ценности хранятся в школе, они ворвались и уничтожили всех, кто еще оставался в госпитале. Константин Иннокентьевич и Филин спаслись чудом.
— А Кранц?
— Ушел с немцами, разумеется.
— Печально… Благодарю за помощь, я теперь знаю об Устинове гораздо больше. Вы собираетесь писать о нем?
— Непременно. В редакции обещали поместить его фото.
— Вы взяли у него карточку?
— Нет. Константин Иннокентьевич наотрез отказался. Что я, артист Большого театра, говорит.
— Упрямый старик!
— Ничего, в музее хранится несколько старых фотоснимков, довоенных, где сняты сотрудники. Это даже лучше, снимок тех лет, правда?
— Конечно, — согласился Мазин.
— Хотите посмотреть?
— Если вас не затруднит.
— Ну что вы!
Шура подошла к шкафу и достала синюю папку:
— Видите?
Игорь взял карточку. Старые снимки любопытны. Устинов обладал, оказывается, завидной шевелюрой. Но заинтересовал Мазина не он. Бухгалтер фотографировался не один. На фото было несколько людей, видимо сотрудников музея. И одного из них Игорь узнал сразу. Это был человек, убитый на стадионе. Удивительно, но внешне он почти не изменился: подтянутый, сухощавый блондин.
— Кто это? — спросил Игорь дрогнувшим голосом.
— Это и есть Кранц.
Мазин сдержался, хотя ему захотелось расцеловать строгую Шуру. «Еще, не разобравшись, оплеуху влепит!» — подумал он своевременно.
— Вы сказали, что Кранц ушел с немцами.
— Ушел, — ответила Шура в недоумении. Она не могла понять, что заинтересовало Мазина.
— И больше вы ничего о нем не знаете?
— Нет…
«А что она может знать? Но зато Устинов…»
— Простите, Шура, я возьму на время этот снимок.
Игорь почти бегом спустился по широкой музейной лестнице, вызвав неодобрительные взгляды смотрителей. Он спешил к телефонной будке, чтобы связаться с Пустовойтовым.
— Илья Васильевич?
— Так точно.
— Ничего из Барнаула не получил? — спросил Игорь, уверенный, что известий пока нет, и это даже хорошо, потому что новые сведения конкретизируют задачу.
— Получил, — ответил Пустовойтов спокойно.
«Чертяка! Как по маслу работает», — подумал Мазин с некоторым разочарованием.
— Узнали его?
— Узнали.
— Кто же? Хотя постой! Кранц или не Кранц?
На этот раз удивился Пустовойтов:
— Кранц. Леонид Фридрихович, немец по национальности, родился в Саратовской губернии в тысяча девятьсот шестом году. Во время войны сотрудничал с оккупантами. Арестован в Германии в тысяча девятьсот сорок пятом году. Репрессирован. Освобожден в тысяча девятьсот пятьдесят пятом.
— Все совпадает! Отлично! — воскликнул Игорь. Впервые он почувствовал себя великолепно.
ГЛАВА IV
— Входите, Константин Иннокентьевич, входите. — Мазин поднялся навстречу Устинову и подвинул ему стул. — Садитесь, пожалуйста.
Старший бухгалтер вертел в руках пропуск. Вид, у него был недовольный. Прихрамывая, он подошел к столу.
— Благодарю, молодой человек, но, полагаю, зря вы оторвали меня от работы. К глубокому прискорбию, ничего важного сообщить не могу.
— Кто знает, Константин Иннокентьевич, кто знает. Я пригласил вас не за тем, чтобы беседовать об ограблении сейфа, а совсем по другой причине. Мне нужна ваша помощь.
— Чем могу быть полезен?
— Я прочитал в газете, что вы были в числе тех мужественных людей…
— А… вот оно что! — Главбух замахал короткими руками. — Преувеличено и весьма. Особенно с обмороком. Валентин Викентьевич перехвалил. Вот он действительно… Однако не вполне понимаю, какая связь…
— Сейчас поймете. Не знаком ли вам человек, изображенный на этой фотографии?
И Мазин положил перед бухгалтером снимок, взятый в музее. Устинов достал из кармана футляр, извлек очки в стальной оправе, протер стекла фланелькой и лишь тогда взялся за фотографию. Посмотрев, сказал: