– Я с ним не попрощалась.

– Тебе его жаль?

– Немного. – Окончательно успокоившись, она повернулась к Феоктисту Евграфовичу и спросила: – Куда мы теперь?

– Сначала в Петербург. У меня там есть одно небольшое дельце… думаю, тысяч на триста. А потом направимся в Томск. Афиши уже отпечатали, и нужно будет отправить человека, чтобы он их расклеил. Что ты обо всем этом думаешь?

– Это прекрасная идея, – негромко проговорила Марианна.

Лицо девушки выглядело спокойным. От души Феоктиста Евграфовича малость отлегло – все переживания остались в прошлом.

– Останови, – неожиданно произнесла Марианна.

– Что такое? – подивился Епифанцев.

– Кажется, я оставила свою сумку, когда переодевалась.

Феоктист Евграфович недовольно покачал головой.

– Как все это не вовремя! Что у тебя там было?

– Деньги… Но самое главное – документы.

Феоктист Евграфович глубоко вздохнул:

– Скверно. Не очень хорошая примета – возвращаться, но другого выхода не вижу. Деньги-то ладно, дело наживное. Но вот документы… Придется вернуться. – Постучав в окошечко, он крикнул: – Любезнейший, остановись! Дама хочет выйти.

Марк Модестович потянул за вожжи.

Открыв дверцу, Марианна сошла на дорогу.

– Только не задерживайся, – бросил Епифанцев вслед удаляющейся барышне.

Приостановившись, она произнесла с едва заметной улыбкой:

– Надолго я не задержусь.

– Проклятье! – выругался Григорий Васильевич. – Они исчезли каких-то несколько минут назад. Если бы знать… – с надеждой всматривался он в конец улицы.

В какой-то момент ему показалось, что в толпе прохожих он рассмотрел чуть сгорбившуюся фигуру Евдокима, но потом досадливо поморщился, осознав, что ошибался.

Вдруг к нему подскочил мальчишка лет четырнадцати.

– Вы Аристов?

– Он самый. Тебе чего, пострелец?

– Вам просили передать записку, – шмыгнув сопливым носом, мальчонка протянул вчетверо сложенный лист бумаги и тотчас скрылся.

Развернув его, Григорий Васильевич принялся читать:

«Ваше превосходительство, разлюбезный и милый моему сердцу Григорий Васильевич! Вы даже представить себе не можете, как я разочарован, что не имею возможности переговорить с Вами. Хотя наш разговор давно назрел… Дело в том, что я вынужден срочно уехать по своим коммерческим делам. Уверен, что у нас имеется масса вещей, которые нам хотелось бы обсудить совместно в неофициальной обстановке. А еще хотелось бы пригласить Вас на концерт нашего глубокоуважаемого Федора Ивановича Шаляпина, что я непременно и сделаю при первой же представившейся возможности.

Любящий Вас и скучающий по Вас Герасим Сидорович Прокофьев, он же Феоктист Евграфович Епифанцев и прочая, прочая, прочая…»

– Проклятье! – выругался Аристов, скомкав листок бумаги. – Вряд ли они теперь вернутся. Скорее всего, мошенники отсюда за сотню верст.

– Послушайте, не заходите в подъезд, там дама! – бросился Ануфриев с твердым намерением задержать господина, пожелавшего войти в дом.

Выдернув локоть из его крепких пальцев, тот удивленно посмотрел на Евдокима Филипповича как на душевнобольного.

– Какая еще дама?

Ануфриев выглядел слегка сконфуженным. Конечно же, подъезд дома не самое подходящее место для переодевания, но что тут поделаешь, придется господину немного подождать.

– Ну-у, она по женской части… Переодевается.

– Надеюсь, это шутка, молодой человек.

– Вовсе нет, – со всей серьезностью ответил Евдоким.

– Тогда почему бы ей не переодеться в магазине одежды? – показал тот на соседний дом. – Там имеются специальные кабинки для переодевания.

Замечание было верным. Ответить на него было нечем, и Евдоким Филиппович только натужно засопел.

– Да отпустите вы меня, в конце концов! А то я полицию вызову! – вырвал господин руку. – Вы меня ущипнули. И дайте мне пройти. Хочу вам сказать, что переодеваться в проходном доме – не самая хорошая идея.

Отворив дверь, мужчина вошел в дом. В образовавшийся проем Евдоким Филиппович увидел очертания соседней улицы, спешащих пешеходов; у тротуара стояла даже повозка, на козлах которой, опустив кудлатую голову на грудь, тихо дремал «ванька». Подъехал автомобиль, из которого важно вышел шофер в клетчатом костюме, в высоких сапогах и с перчатками по локоть. У одной из дверей стояла старая коляска.

Кого здесь не было, так это Марианны.

Мужчина быстро пересек здание и затерялся среди прохожих. Евдокима охватило отчаяние. В самом углу помещения он увидел брошенную рясу. Вот оно, значит, как выходит… Барышня уже переоделась и сейчас в обществе других мошенников насмехается над его наивностью.

Евдоким Ануфриев поднял рясу. От нее потягивало тонким ароматом духов. Повинуясь какому-то порыву, он сунул ее в сумку (пусть останется как некоторое напоминание о несостоявшейся любви).