– У меня отец там лежал! Я подзахоронил, это разрешается!

– Никому там не разрешается, не ври. Да и отца ты к Аллее Героев перенес, целый крестный ход устроил. Ты только не сердись, я не обидеть тебя хочу, я понять хочу. Ты себе там место тоже купил? Купил или нет?

– Ну, купил. Рядом с родителями, обычное дело.

– И братья купили? И памятники вам будут в двадцать метров высотой, как на Мамаевом кургане? У всех крутых людей такие стоят, вы же не можете, чтобы хуже, чем у них.

– При чем тут…

– При том! – закричал Сторожев, и Шура удивился, почему он так злится. – При том, б… что я, неверующий, постесняюсь там место купить, даже если деньги будут шальные, постесняюсь влезть на закрытое кладбище, постесняюсь – чтобы других людей не обидеть, чтобы не выхваляться, чтобы… Потому что перед смертью все равны! А ты, верующий, не хочешь даже перед Богом сравняться с другими, хочешь заметным быть? Какой ты верующий после этого, если у тебя такая гордыня? Или – стояли вы сегодня, я видел – как по ранжиру, б… сначала начальники, крупные бизнесмены, потом, б… средний класс, потом мелкие чиновники и мелкие бизнесмены, а простого народа не было вовсе! Это, б… как? Ты, верующий, объясни мне!

– Во-первых, перестань ругаться. Весь праздник мне испортил…

– Да ты сам испортил себе! Едешь и лоснишься, как пузырь! А левая рука не должна знать, что делает правая – в Евангелии сказано!

– Типичная ошибка, – сказал Павел Витальевич, стараясь быть спокойным. – Я у батюшки своего, у духовника, тоже спрашивал про Евангелие, как там некоторые места понимать. Ну, насчет того, что последнюю рубашку отдать, что богатому труднее в игольное ушко пролезть, чем в рай, что не мир принес, а меч. Он говорит: все неофиты, говорит, понимают Евангелие слишком буквально. Христос изъяснялся образно и притчами. И без церкви, без духовных отцов понять это трудно, почти невозможно. Ты бы сходил к моему батюшке, очень умный мужик. А сам попробуешь разобраться – еще хуже увязнешь.

– Может, и схожу. Но ты на теорию не сворачивай. Давай конкретно. Ты в Бога веришь?

– Верую, – твердо ответил Павел.

– Веришь, что перед Богом все равны?

– Опять ты… Ну, верую. Но я же…

– Тогда купи себе местечко в курятнике на отшибе! То есть там даже и покупать не надо, и так отнесут!

Шура знал, о чем речь: курятником назвали в народе новое кладбище в километре от Сарынска. Там была птицефабрика, а возле нее отвели земли под кладбище. Поэтому и курятник. На старом кладбище за большие деньги тоже можно подселиться или заранее купить местечко, что и сделал Павел Витальевич. Почему нет? Человек может? Может. Что плохого, если он хочет, чтобы Богу его было виднее? Ласковый ребенок тоже на глаза отцу хочет показаться.

– Что ты прицепился к могилам? – спросил Павел Витальевич. – Вера от этого не зависит.

– А от чего?

– От веры. Я верю, а ты нет, вот и все.

– А от веры что-то зависит?

– Не понял?

– Ты веришь, я нет. Ты лучше оттого, что веришь?

– Ну… Стараюсь по крайней мере. Понимаю, что я грешник, и стремлюсь очиститься. По силам. А ты собой доволен.

– Это ты так считаешь!

Шура был согласен с Павлом Витальевичем. Он слушал и слышал, что Сторожев именно чувствовал себя правым и был доволен своей правотой.

– Хорошо, – сказал Сторожев. – Допустим, я врач, то есть не допустим, а так и есть, я врач, я никого не зарезал, не ограбил, и собой доволен. И это плохо – что доволен. А ты крупный бизнесмен, и уже в силу своего бизнеса не знаю уж, кого ты зарезал, но ограбил – это точно.

– Понимал бы ты.

– И понимать нечего. Нет русского бизнеса без грабежа.

– Ты к чему клонишь, скажи сразу?

– К тому, что ты режешь и грабишь, но собой недоволен, а я лечу людей…

– Задаром, ага.

– Не задаром, но лечу. И собой доволен. Но я все равно, б… дерьмо, потому что не верю, а ты ангел, потому что веришь. И стремишься очиститься!

– Я не ангел. Нет, сходи к моему батюшке, он тебе все объяснит.

– Да что ты мне своим батюшкой! Если даже право на жизнь покупается, а не верой дается, он мне это объяснит?

– Не понял? Жизнь еще никто купить не может.

– Как сказать! Вон Будырин – восьмой год держится на заграничных дорогих лекарствах, консультант к нему из Германии раз в два месяца прилетает, а один мой пациент, прекрасный человек, с той же самой болезнью, но бедный, денег нет – и сгорел за два года! Восемь лет и два года – есть разница? У Будырина купленная жизнь или нет? А вот тут, – Сторожев ткнул пальцем в темноту, непонятно куда, – лежит женщина, умирает, и, кроме новокаина, ей ничего дороже вколоть не могут! Ну, и еще что-то, без чего совсем нельзя. И манная каша по праздникам! Хотя она, быть может, верует побольше и поглубже всех нас, вместе взятых! Почему это? Как это? Твой батюшка мне это объяснит?

– На земле справедливости нет, – хмуро ответил Павел Витальевич. – Это я тебе и без батюшки скажу.

– Поразил! В самое сердце! Значит, и Бога на земле нет?

– Ты так говоришь, будто Бог это начальник. Как начальника, да, на земле его нет. А смысл Божий есть. Божий план есть. Я тоже у батюшки спрашивал: как это, хорошие люди умирают, дети умирают? Непонятно. Он сказал: есть план, часть его тут, на земле, маленькая часть, а основная там.

– В царстве небесном?

– Ну да. И от того, как ты, тут, относишься к тому, что там, зависит, спасешься ты или нет. Ты вот не хочешь спастись, твое дело.