Рябинин верил в любовь безмотивную и беспричинную. Но иногда его брало сомнение... Если допустить любовь за что-то, то получался базар: у меня есть одно, у тебя есть другое — вот и любовь. Если допустить любовь ни за что, то выходила некая безликость, животность, ибо любили не именно тебя, а мужчину вообще. Подобная любовь его не устраивала. Но и любовь за что-то тоже страшила, поскольку внешнего вида, высшего образования, имущества и ярких способностей он не имел.

И опять его душу ели сомнения — чаще всего ночные, тревожные, когда она лежала рядом и дыхания их почти сливались. Допустим, он молчит, скованный долгом защитника, но ведь и она ни словом не обмолвилась, ни взглядом себя не выдала. Будто и не было его полупьяного признания.

Дул приятный ветер. Они откинули полог и легли головами ко входу. Над ними повисло почти южное черное небо, запорошенное звездами. Журчала вода, тихо звякая ложкой, — так они мыли кастрюлю, опустив ее на ночь в бегущую реку. Уж неизвестно в каком свете, — в звездном? — видел Рябинин заброшенные за голову ее руки, коричневые и теплые, как выточенные из полуденной коры; видел темноту глаз, обращенных в темноту неба; и видел белизну начала грудей, пропадавших под вкладышем спального мешка... А может быть, он ничего не видел, а лишь смешался в голове астральный свет с его фантазией...

— Это же страшно, — тихо сказала она небу.

— Где страшно? — Рябинин радостно приподнялся.

— Если нет бога. Тогда мы останемся один на один с космосом, со вселенной...

— Бога нет, но есть настоящие мужчины, — пошутил он, намекая.

И сразу все стало на свои места: любят не за что-то и любят не просто так — любят настоящих мужчин. Не раз об этом писалось, говорилось и пелось. Рябинин даже привстал, ожидая ответа на свои слова. Но она молчала, словно укрылась запорошенным звездами небом.

— Маша, а кого женщины любят? — спросил он прямо.

— Настоящих мужчин.

— Это которые здоровые?

— Не обязательно.

— У которых высшее образование и должности?

— Нет.

— Умных, что ли?

— Нет.

— Которые всего могут добиться?

— Совсем нет.

— Хоккеистов?

Она даже не ответила. Но Рябинин горел нетерпеньем.

— Кого же ты считаешь настоящим мужчиной?

— Борца, Сережа.

Он чуть не хмыкнул. Очкастый эрудит, бородатый полярник, классный спортсмен, офицер-подводник, писатель, какой-нибудь первопроходец, какой-нибудь изобретатель... Но борец... На ковре, что ли?

— С кем бороться-то?

— Настоящий мужчина об этом не спрашивает.

— Ну с кем, с кем? — спугнул он раздражением тихую ночь.

— С силами природы, с собой, с плохим...

— А если мужчина просто работает?

— Настоящий мужчина просто не работает.

— А что же он?

— Он работает творчески, а это, Сережа, уже борьба.

— Странно, — только Рябинин и нашелся.

Маша повернулась на бок, и ее дыхание приблизилось.

— Сережа, женщине присуща жалость, слабость, жертвенность... А у мужчины — сила. Он создан для борьбы. Вот обиженный, больной, брошенный, попавший в беду... Женщина таких жалеет, помогает... А у мужчины другое желание — вступить в борьбу за этого человека. С оскорбившим, с обидевшим, с бросившим... За истину, за доброту. Если, конечно, он настоящий мужчина.

Испуганный Рябинин молчал. Он намеревался познать мир и людей, он хотел стать умным и эрудированным, он задумал отпустить бороду и закурить трубку... И все равно бы Маша его не полюбила. Потому что не борец. Не настоящий мужчина. Но он же искал тигра. Впрочем, какая там с тигром борьба... Так, взаимное мордобитие...

Жанну с матерью Рябинин уже не сравнивал. Не сравнивал ли? Почему же непроизвольно радовался ее умной мысли или красивому лицу? Ради матери?

— Вернемся к вашему делу, — спохватился он.

— Да-да, — Жанна плотнее придвинулась к столу.

— Кто она?

— Моя лучшая подруга.

— Возраст, образование, специальность...

— Сергей Георгиевич, это важно?

— Мне будет легче дать совет.

— Образование высшее, инженер, моих лет...

Она примолкла, решая, говорить ли, не говорить — и улыбнулась.

— Тоже мещанка, замужняя, бездетная...

— Я продолжу, — остановил ее Рябинин. — Глаза серые, стрижка короткая, нос тонкий, духи французские, бусы коралловые, шуба белая.

— Вы про меня? — постаралась удивиться она.

— А вы про кого?

— Про подругу...

Рябинин глянул в самую глубину ее глаз, в зрачки, которые, выдерживая его взгляд, стали какими-то острыми. Но они выдержали, оборонившись этим острием. Глаза отвел он, не выносивший лжи у человека, с которым хоть как-то соприкоснулся душой.

— Жанна, давайте говорить друг другу правду, — буркнул он в стол.

— Это вы советуете своим преступникам?

— Всем советую.

Ее удивленные губы стали еще удивленнее. Рябинин уже знал этот изгиб, значивший неприятие его слов.