— А я получил огородный участок, — объявил он.

Известная уловка мужа-подкаблучника: сообщать о самовольных действиях в присутствии посторонних.

Однако Марта не выказала ни удивления, ни раздражения, а вместе со всеми подняла бокал за похвальное новое хобби Кена. Его засыпали вопросами насчет стоимости, местонахождения, типа почвы и будущих посадок.

— Ежевика, — выпалила Марта, не дав ему раскрыть рта, и одарила его ласковой улыбкой.

— Как ты угадала?

— Помнишь, я делала заказ по каталогу «Маршаллс».

Она еще попросила его проверить ее расчеты; конечно, ей было вполне по силам решить задачку на сложение, но список включал множество небольших сумм, оканчивающихся преимущественно на девяносто девять, и к тому же расчетами у них в семье обычно занимался Кен. Он же выписал чек, добавив к заказу еще пару наименований. И вернул заполненный бланк Марте, потому что у них в семье она была Хранительницей Почтовых Марок.

— Я уже тогда заметила, что ты заказал два куста ежевики. Сорт «Лох-Тэй», как сейчас помню, — сказала она.

— Ну и память, — отозвался он, глядя на нее в упор. — Прямо фотографическая.

Наступила короткая пауза, как будто он случайно выболтал интимную подробность.

— А знаешь, что мы можем посадить на этом участке? — начала Марта.

— Что значит «мы», Бледнолицая? — отозвался он, не дав ей закончить.

Эта семейная шутка бытовала у них много лет, но гости об этом не знали, а потому заподозрили начало ссоры. И он, кстати, тоже; в последнее время такие подозрения возникали у него довольно часто.

Молчание нарушила Мэрион:

— Я, конечно, извиняюсь, но меня мошкара заедает. — Одной рукой она чесала лодыжку.

— Нашим друзьям не нравится у нас в саду! — вскричал Кен, чтобы продемонстрировать семейное единение.

Но в его тоне сквозили истерические нотки, послужившие для гостей сигналом к выходу из-за стола, к отказу от чая-кофе и подготовке прощальных комплиментов.

Ближе к ночи он спросил, высунувшись из ванной:

— У нас, случайно, не осталось этой спиртовой настойки?

— Тебя искусали?

Он указал себе на шею.

— Господи, Кен, пять волдырей. Неужели ты ничего не почувствовал?

— Почувствовал, просто не хотел говорить. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь начал критиковать твой сад.

— Бедненький. Натерпелся. Тебя, наверное, потому искусали, что ты такой сладкий. Меня комарье не трогает.

В постели у них уже не было сил ни для чтения, ни для секса; лениво перебирая события минувшего вечера, каждый подводил другого к мысли, что прием удался.

— Тьфу, черт, — вырвалось у него. — Кажется, у меня кусок куры остался в этой глиняной посудине. Надо бы вытащить да перенести в дом.

— Не выдумывай, — сказала она.

В воскресенье ничто не мешало им выспаться; когда Кен отодвинул штору, чтобы посмотреть, какая на улице погода, ему в глаза бросился терракотовый бочонок, валявшийся на боку; крышка была расколота надвое.

— Лисицы, суки, — пробормотал он, не задумываясь, слышит ли его Марта. — Или кошки, суки. А может, белки, суки. Природа, япона мать.

Он застыл у окна, не решив, что делать дальше: лечь еще поспать или со скрипом начать новый день.

В кои-то веки погодные условия позволили накрыть ужин в саду, за дощатым столом, который, правда, слегка покоробился. Уличные свечи, зажженные к приходу гостей, оказались очень кстати. Мы уже обсудили первые сто с лишним дней Обамы, его запрет на применение пыток силовыми структурами, причастность Британии к экстрадициям, бонусы для банкиров и предполагаемые сроки всеобщих выборов. Попытались провести сравнение между надвигающимся свиным гриппом и птичьим гриппом, который до нас еще не дошел, но запутались в дебрях эпидемиологии. В разговоре наступила пауза.

— Я тут подумал… в прошлый раз, за этим дружеским столом…

— Ломившимся от яств….

— Которыми нас потчевал… быстренько, подскажите что-нибудь в тему…

— Хозяин мой.

— Прямо Тримальхион.

— И миссис Куикли.

— Нет, так не пойдет. Давайте прямо скажем: Фил и Джоанна, воплощение гостеприимства.

— Кстати, язык…

— Это был язык? Ты же сказала — говядина.

— Ну да. Чем тебе язык — не говядина? Язык говяжий, язык телячий.