Иван Петрович оборвал смех, посуровел сразу.

— Уже пожаловалась, — пробурчал он. — Я тебе, Миша, так скажу — высоко она лететь хочет, а крылышки-то слабехонькие, не поднимают в высоту. Я так мыслю: по одежке протягивай ножки, и нечего шуметь, и нечего вмешиваться в чужое дело. А докторша как пойдет куролесить — то на ферме бидоны помыты плохо, то мусор не туда выбросили, то пятое-десятое, и шуму, шуму, как на пожаре!

— Но согласись, Ваня, что грязные бидоны могут вызвать заболевания, — встал Михаил Петрович на защиту Фиалковской.

— Пустые бидоны вызывают заболевания. Понял, товарищ ученый? Пустые! А у меня, братец мой, молочко рекой течет. Ты поинтересуйся районными сводками, кто там впереди?

— По-моему, санитария не мешает первенству.

— Я и без докторов знаю, что мешает, а что не мешает. У меня курс твердый, по головке не поглажу, если кто мешать станет. У меня так: поставили, доверили, в доску расшибись, а держи порядок, множь успехи, иначе толку не будет, в хвосте поплетешься. Тут до меня председателем был Аким Акимович Рогов — толковый, крутой мужик, потому и в район пошел с повышением. Я у него ходил в заместителях. Кое-чему научился. Да и сейчас учусь. Приедет он ко мне, во все дыры заглянет, ежели что не так, шею намылит. И правильно. Обиды не таю на Акима Акимовича. С нас государство не всякие там нежности требует, а хлебушко насущный. Ради этого и живем. А ты мне с докторшей санитарию... Я, Миша, головой своей вон за какое хозяйство отвечаю!

По своей давней привычке, разглядывая собеседника, Михаил Петрович внимательно слушал брата и подумывал о том, что вчера, пожалуй, ошибся, когда решил, что годы мало изменили его. Нет, нет, годы сделали свое, они обстрогали, обточили драчливого парня, изменили Ваню до неузнаваемости. Сейчас он видел его — другого, почти незнакомого, и был рад, что встретил брата именно таким — горячим, увлеченным, знающим, что такое ответственность. Он был рад, что Ваня прижился в Буране, крепко стоит на ногах, ему было даже лестно, что бурановцы избрали председателем Ваню, человека пришлого, что Ваня не из тех председателей, которых, случается, привозит районное начальство на выборное собрание: вот вам хозяин, просим любить и жаловать...

Михаил Петрович знал, как и почему брат очутился в Буране. Однажды, уже на последнем году службы в армии, сержант Иван Воронов приехал с друзьями-танкистами помочь бурановским колхозникам убрать урожай. Тогда-то и встретил он черноглазую Фросю. Бурыгину. В кино сходили, потанцевали вечером в клубе, украдкой поцеловались у калитки... После армии уволенному в запас танкисту ехать было некуда и — была не была! — нагрянул он к ней в дом без предупреждения, да так и остался...

Не успели братья закончить ужин, как пришли Синецкий и Феня — веселые, разнаряженные.

— Собирайтесь, Михаил Петрович, в кино сходим, — пригласил Синецкий.

— Иди, иди, Миша, — посоветовал брат.

— Мы вам, Михаил Петрович, найдем барышню, — с озорной улыбкой пообещала Феня.

Иван Петрович с напускной строгостью погрозил ей пальцем:

— Ты, Феня, поосторожней с этим...

— Да какой же отдых без барышни! — звонко хохотала та.

У Дома культуры они увидели Фиалковскую.

— Смотрите, какая случайная встреча, — сказала Феня, лукаво поблескивая глазами и поглядывая на Михаила Петровича.

— «Случайная»... Уже полчаса жду вас, — откровенно призналась Фиалковская.

— Как? Разве ты знала, что мы идем в кино? — смеялась Феня.

— Откуда мне было знать, — иронически отвечала ей Фиалковская. — Кто-то позвонил в больницу по телефону, кто-то пригласил... Я сперва подумала — Виктор, оказывается, не ты звонил?

Синецкий повернулся к доктору.

— Вот, Михаил Петрович, и попробуйте поиграть с ними в конспирацию. Все тайное стало явным...

Михаил Петрович глянул на Синецких и не осудил их за маленькую хитрость, за то, что они придумали этот культпоход. Наоборот, он был доволен, что в кино с ними идет и Лидия Николаевна.

— Покупайте, кавалеры, билеты и ведите дам в буфет, — потребовала Феня.

— Беда с этими дамами, опять придется разоряться на конфеты...

— И не на какие-нибудь, муженек, а только на шоколадные.

В зале они сели рядом. Феня без стеснения ела конфеты, а Фиалковская отказалась. Пока не начинался фильм, ей часто приходилось отвечать на приветствия проходивших мимо зрителей и тут же давать врачебные советы.

— Лидия Николаевна, миленькая вы наша, у внука ручка чешется после оспы. Что делать-то? — спрашивала пожилая женщина.

— Приведите завтра, посмотрю.

Когда свет погас, Михаил Петрович веселым шепотком сказал:

— Вам, Лидия Николаевна, и в кино не приходится забывать о своем назначении...

Фиалковская ответила:

— Сегодня что-то мало подходило, вас, наверно, постеснялись... Ну вот, играет мой любимый артист... И некрасивый, и какой-то он угловатый, а до чего же обаятельный... — Она смолкла, увлеклась фильмом, однажды даже ухватила Михаила Петровича за руку, шепча: — Вы посмотрите, как чудесно! Море и скалы... и чайки... — и тут же отдернула руку, попыталась отодвинуться.