«Кирпичи у него там, что ли?» — раздраженно подумал Суханов и преградил незнакомцу путь.

— Минуточку, — свысока бросил он. — Видимо, тут какая-то ошибка.

Незнакомец опустил саквояж и в отчаянии воздел глаза.

— Ох, неужели меня опять угораздило день перепутать? — простонал он. — Да, не иначе — вы же меня ждете в понедельник, а я свалился как снег на голову, не могу передать, как мне стыдно…

— Товарищ, день недели тут ни при чем, вы квартирой ошиблись, — перебил его Суханов. — Это пятнадцатая, а вам какая нужна?

Отчаяние на лице приезжего сменилось облегчением, а затем полной растерянностью.

— Пятнадцатая, да, все верно, только… не понимаю… Вы ведь меня ждали, верно? — бормотал он, в тревоге заглядывая Суханову в глаза. — Ты же получил мое письмо, определенно, так что ты знал… разве что… Нет, быть такого не может, я точно помню, как его запечатал и в карман положил… Господи, да неужто я…

Устав от потока бессмыслицы, Суханов твердо взял незваного гостя за локоть и готов был вытолкать его на площадку, когда тот тяжело вздохнул.

— Напрасно я понадеялся, что ты меня узнаешь, — расстроенно выговорил он.

На мгновение смутившись, Суханов изучил его встревоженное, незлобивое лицо, старомодные очки, светлую бородку — и с облегчением покачал головой.

— Разумеется, это было давно, да еще в такую тяжелую пору, — прошептал незнакомец, будто бы самому себе, и с сердечной улыбкой торопливо добавил: — Нет-нет, все понятно, я не обижаюсь. Я — Федор. Федор Далевич.

Какое-то туманное воспоминание всплыло на поверхность его сознания, но Суханов не успел его поймать, и оно быстро нырнуло обратно в мутные глубины прошлого.

— Прошу прощения, что-то я не вполне… — пробормотал он, пытаясь улыбнуться в ответ.

Незнакомец пристально на него посмотрел сквозь затянувшуюся паузу, и вдруг его бородка задрожала, а очки стали сползать с переносицы. Задыхаясь от смеха, он налетел на Суханова и решительно стиснул его в объятиях.

— Ах, Толя, Толя, какой шутник, а я-то, признаться, на секунду и правда поверил, что ты меня не знаешь! Шутник, брат! — приговаривал он Суханову в плечо.

Какого лешего, думал Суханов, стараясь высвободить свой подбородок, вдавленный в чужую спину, — и тут в прихожей появилась Нина, рассеянно держа в руке чашку чая.

— Это кто приходил… — начала она и остановилась.

Заслышав ее голос, приезжий отпустил Суханова и бросился к ней, в очередной раз срывая шляпу и горячо восклицая:

— А это не иначе как очаровательная Нина Петровна! До чего же приятно вас видеть. Надежда Сергеевна столько о вас рассказывала.

— Надежда Сергеевна, — тупо повторил Суханов.

С воодушевлением пожимая Нине руку, незнакомец выронил шляпу. Нина с озадаченной улыбкой попыталась ее подхватить и, как в водевиле, не удержала чашку. По паркету брызнули десятки бело-золотых фарфоровых осколков, выплескивая чай Суханову на брюки.

— Прошу… прошу меня извинить… — слабым голосом выговорил он. — Я вас на минутку покину. Нина, предложи, пожалуйста, нашему гостю чаю или еще чего-нибудь, мне тут нужно…

И, оставив Нину и рассыпающегося в извинениях гостя наводить порядок, Суханов заспешил по коридору, который вдруг показался до странности незнакомым, с вульгарными алыми розами, прыгающими ему в лицо с аляповатых обоев, и ворвался к себе в кабинет так, словно его преследовали. Захлопнув за собой дверь, он прижал трясущуюся руку ко лбу, несколько раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и набрал номер матери.

Она ответила после седьмого звонка — он считал.

— Мама, послушай, тут какое-то совершенно нелепое…

Связь была плохая, в трубке гудело и трещало, из параллельного измерения долетали непонятные обрывки чужих разговоров.

— Толя, это ты? Громче говори, Толя! — повторяла Надежда Сергеевна из необъятного далека. — У вас — что?.. Кто?.. Ах, Федор! Ой, как я рада, что он к вам выбрался. Вот увидишь, он вам понравится, такой душевный молодой человек. Заботливый — мне Мальвину подарил.

— Мальвину? Эту дурацкую канарейку? — Суханов повысил голос, пытаясь перекрыть шум. — Канарейку ты получила от этого человека? Да кто он такой, черт побери?

Материнский голос нырнул в трескучую расщелину, а на смену ему пришел мягкий баритон, который наказал Суханову прямо в ухо: «Ты, главно дело, проверь, не текут ли сапоги». Тут Надежда Сергеевна снова выплыла на поверхность.

— …и нечего ругаться, — неодобрительно продолжала она. — Наверное, от тебя не убудет, если ты раз в кои-то веки троюродного брата примешь.