— А где же клоун?

— Тот далеко.

— Лев-отец ревёт, львица-мать ревёт, львята тоже ревут.

— Почему ж они ревут?

— Это уж я не знаю, — смеётся Отка. — Может, есть хотят, а может, сердятся на кого-нибудь. Тебе, наверное, лучше знать.

— А где же клоун?

— А тот уже ушёл.

Адам думает о клетке со львятами и о глупом клоуне, который ушёл раньше, чем началась вся история. Но додумать он не успевает, потому что приходит диспетчер с усами, похожими на мышиные хвостики, и обращается к ним:

— Ребята, чего вы здесь дожидаетесь?

— Тётю, — говорит Отка. — Она ездит на 22-м.

— А как её зовут?

— Яна Сукова.

«Сукова, Сукова», — размышляет диспетчер.

— Яна Сукова, Яна.

— Ну да, — улыбается диспетчер.

— Что — да? — Отка в эту минуту прямо сгорает от любопытства.

— Сукова на 22-м никогда не ездила и вряд ли будет.

— А на каком же тогда?

— Мне кажется, что на 20-м, — говорит диспетчер и бежит к трамваю, появившемуся на повороте.

— В этом городе никто ничего толком не знает, — говорит Отка, и Адам соглашается с ней.

Дети направляются обратно домой, то есть туда, где живут дядя с тётей, и всю дорогу мечтают, чтоб те уже оказались дома. И чем ближе они к цели, тем сильнее их надежда.

Снова они звонят в дверь, но по-прежнему никто не отзывается. А ведь звонок в исправности, он работает. Звонок звонит не переставая, но всё напрасно. Может, у тётки с дядей заложило уши и они ничего не слышат?

Около детей останавливается пожилой мужчина и тихонько наблюдает за ними. Он смотрит, как они по очереди нажимают на звонок, видит, что дети всё больше и больше расстраиваются. Если б Адам с Откой оглянулись, они увидели бы глаза этого человека, смотрящие сразу в обе стороны, и подбородок, побритый только наполовину. И очень большой нос, куда больше, чем у других людей. В общем, грустное старое лицо и любопытные глаза, где чуть начинают светиться искорки радости. Пиджак на нём самый обычный, брюки замазанные, из сандалей весело выглядывают кончики пальцев.

— Пани Сукова придёт только в шесть часов, — говорит наконец мужчина.

Тогда дети оглядываются и видят всё, что могли видеть ещё минуту назад. В их глазах любопытство и нетерпение. Наконец-то они напали на человека, который что-нибудь может им сказать.

— Чего вам стоять на улице, пойдёмте ко мне.

— Пойдёмте, — тихонько соглашается Отка.

— Хорошо! — громко говорит Адам.

Они входят в соседнюю с Суковыми квартиру. Хозяйки здесь нет, и детей нет, и родственников никаких. На стенах ни одной картины, не видно ни одежды, ни занавесок. Всюду только одни часы, большей частью с маятником. Но есть и без маятника. С кукушкой. Правда, есть и без кукушки. Часы бьют, некоторые тихо, почти неслышно, другие громко. У одних циферблат разрисованный, у других совершенно белый. Одни будто бегут куда-то, а другие, наоборот, идут размеренно, не спеша. Одни будто говорят, что временем надо дорожить, а другие просто тикают, будто время в нашей жизни ничего не значит.

— Я — часовщик Венцл, — представляется мужчина.

— А я — Отка.

— Я — Адам.

— Видите, вас двое, — улыбается пан Венцл, — а я один. Один пью, один ем, один смеюсь. А это, знаете ли, не очень хорошо.

— А у нас с Адамом один и тот же отец и одна и та же мать, — объясняет с удовольствием Отка, — и ещё один и тот же дядя и одна и та же тётя.

— Это Суковы, только их сейчас нет дома, — дополняет Адам.

— А чем занимается ваш отец?

— Он — мастер пахоты, — говорит Адам.

— Мастер Чехословакии, — дополняет Отка.

— Пахоты? Какой пахоты? — не понимает пан Венцл.

— Пан Венцл, вы что, газет не читаете? — удивляется Адам.

— Только иногда, — признаётся часовщик. — Рядом с домом мне поставили будочку, и я всё чиню и чиню часы. Знаете, жизнь в городе больше зависит от точного времени, чем в деревне.

— Да, пожалуй, — говорит Отка.

— Наш отец выиграл соревнование в пахоте двойным плугом. Соревнование, которое было в Храштянах, — продолжает Адам, — а теперь он на соревновании в Югославии.

— А-а-а! — восклицает пан Венцл. И свой плуг он взял с собой?

— Да, — кивает Адам, — и трактор тоже.

— И нашу маму, — добавляет Отка.

— А вы думаете, он там тоже выиграет?

— Наверняка, — говорит Отка.

Часовщик Венцл роется в сумке, достаёт бутылку и ставит перед Адамом и Откой по стакану молока, а потом кладёт ещё перед ними и по булке. Отке вдруг очень хочется есть, а Адам совсем умирает от голода. Он уже заранее знает, что молока с булкой ему мало. Вот сейчас он всё это съест, а голод всё-таки останется, так и будет бурчать в желудке.