Историчка недовольно покачала головой, а доктор продолжил:

— Подумайте сами, что это за история, в которой любое насилие и убийство, совершённое «нашими», находит своё оправдание? Не знаю, как для вас, но для меня подобное толкование истории шито белыми нитками… Простите, но это не история.

— Что же это тогда? — нервным тоном перебила женщина.

— Это государственная пропаганда, — спокойно продолжил доктор. — Дело в том, что со дня зарождения государства история была поставлена на государственную службу, а кто платит — тот и музыку заказывает. Поэтому официальная история представляет собой оправдательный документ, для сокрытия государственных преступлений, а со слов очевидцев, в лучшем случае, пишутся приключенческие романы. Разве вас не коробит цинизм, с которым сильные мира сего творят на наших глазах угодную им историю?.. Естественно, всё это потом будет уложено в блестящую коробочку гуманизма, а преступные действия будут преподнесены нашим внукам, как благо. Мы живём, но на самом деле не знаем, что за история творится за нашими спинами. Ведь документы будут рассекречены спустя полвека, но и тогда доступ к ним будет иметь самый ограниченный круг лиц. Разве не так?

Женщина поджала губы, а доктор продолжил:

— История, как и наша диалектика мышления, сплошь состоит из противопоставлений. Даже претензии одного народа к другому по восстановлению исторической справедливости строятся на противопоставлении: мы — жертвы, вы — преступники. Но ведь жертвами и преступниками были прародители этих народов, а не ныне здравствующее поколение. Ведь при других обстоятельствах всё могло бы сложиться иначе, и жертвы сами могли бы быть преступниками. Одно дело — признать долги покойного родителя и расплатиться по ним, но ведь совсем другое дело — взять вину родителя на себя.

Обратив внимание, что историчка побледнела, доктор заключил:

— Что касается вашего возмутителя спокойствия, то, судя по его поведению, это мальчик-индиго. Никаких авторитетов кроме истины не признаёт. Верно?

— Вы правы, доктор, — поспешил вмешаться директор, тоже обратив внимание на бледный вид исторички. — Даже со мной говорит на равных, без тени смущения. Я в его годы, как осиновый лист, дрожал, когда к директору вызывали…

— Вы считаете правильным с помощью страха поддерживать авторитет взрослых? — удивился доктор.

— А что делать? Никакого уважения к взрослым, а потом из этих детей вырастают наркоманы, алкоголики, бандиты. Кто виноват в этом? Родители, школа? — несколько агрессивно попытался оправдаться директор.

— Не в обиду будет сказано, но для любого узурпатора суть слов «уважение» и «страх» едина. В наше сознание когда-то внедрили, что мир должен быть только таким, а с возрастом ещё труднее вырваться из плена этого стереотипа. То есть, с одной стороны, виноват догматизм взрослых, а с другой стороны, — правила игры, которые насаждают эти догмы. Получается замкнутый порочный круг.

— Догмы — это понятно. Но о каких правилах игры идёт речь? Что вы имеете в виду? — мрачно спросил директор.

Доктор несколько раздражённо ответил:

— Практически все правила, начиная с рождения, с системы воспитания и дальше вплоть до ухода человека из жизни…

Директор вздрогнул, как от укола, и, будто под чью-то диктовку, чётко выговаривая каждое слово, произнёс:

— Вы уж меня простите, доктор, но я не совсем хорошо вас понимаю. А система воспитания, в чём виновата?

Доктор кивнул головой и спокойно продолжил разговор:

— Хорошо, начнём с воспитания. Знаете, что вырабатывается в ребёнке с первых же дней сознательной жизни?

Директор развёл руками, а доктор продолжил:

— Вырабатывается агрессия. Причём, эта агрессия является вынужденной мерой. Дело в том, что в процессе осознания своего «я» ребёнок должен осязать границу дозволенного. Детям надо всё время проверять, насколько они небезразличны окружающему миру, надёжность своих обратных связей с миром. Они сознательно проявляют агрессию и тем самым провоцируют взрослых на наказание.

Педагоги переглянулись, а доктор невозмутимо продолжил:

— Детская душа требует живого общения, требует ответов на свои «почему?» Ребёнку нужно творческое взаимодействие с внешним миром. Даже игрушки, какие-то предметы — для него живые существа, не говоря уже о всякой живности. Им всё интересно, но детские «почему?» почти всегда остаются без ответа. Один известный оратор как-то признался: «Детство у меня было трудное, и до пяти лет я думал, что меня зовут — Заткнись». Взрослые предпочитают отмахиваться от, казалось бы, наивных вопросов, которые на самом деле требуют глубинного понимания истин, требуют вникания в суть причин. Но всё ли мы знаем, чтобы дать исчерпывающий ответ? Проще всего сказать ребёнку: «А ты просто не думай об этом. Поступай, как остальные люди».

Директор усмехнулся, и доктор продолжил:

— Взрослые не виноваты в том, что говорят так. Когда-то им навязали эту догму, и они просто её повторяет. А малыш заявляет: — «Я не люди, я Человек!» При этом ребёнок начинает делать всё по-своему, чтобы выяснить насколько далеко простираются границы его свободы. Естественно, от взрослых следует наказание, и границы дозволенного приобретают чёткий контур. Причины и истины остаются вне этого контура, а ребёнок попадает в застенок мира следствий и полуправды.