— Да вы и сами это прекрасно знаете. Небось коньяк мой пить не стали, марку выдерживаете, мол, я вот где, — он показал ладонью, — а вы вон тут, — теперь он провел рукой пониже. — У нас свой круг, у вас свой!

— Еще бы, — вставил Эдик. — Товарищ запросто с обэхаэсэсником сидит! Я хотел откланяться и уйти, но Марочникова как стояла рядом, держа меня под руку и прижимаясь к боку, так и осталась стоять, не отпуская.

— Пить с нами вы, конечно, не будете, — утвердительно сказал Золотов, поднимая фужер. В фужере лежали массивные часы с металлическим браслетом, шампанское придавало им золотистый оттенок и как линза искажало пропорции. Не правдоподобно толстая красная секундная стрелка резво бежала за облепленным пузырьками газа стеклом.

— Ну да мы люди не гордые, сами выпьем за ваше здоровье.

Он широко раскрыл рот и, отставив локоть, одним махом вылил в себя шампанское с миллиардами гнездившихся на браслете микробов. Вино потекло по подбородку, и Золотов поспешно смахнул его платком.

— Вы рискуете, Золотов.

Он непонимающе вытаращил круглые, навыкате глаза.

— Рискуете проглотить часы вместе с браслетом, — я откровенно насмехался над ним и не скрывал этого.

— Это не простые часы, — самодовольно проговорил он. — «Ориенг» — «Королевский ныряльщик». Тридцать фунтов стерлингов, а у нас в комиссионке — четыреста рэ.

Идут в любой жидкости — в вине, спирте, керосине — я пробовал. Так что и желудочный сок им нипочем. Да что там сок! — Золотов довольно захохотал. — Я их раз в чайнике прокипятил, на спор. Стольник выиграл. А им хоть бы что.

Он врал. Кипячения не перенесет даже «Королевский ныряльщик». Нагрев нарушит герметичность корпуса, испарит смазку, накипь парализует механизм, и часы можно сдавать в утильсырье. Неужели он сам этого не понимает?

— Валера у нас хват, — одобрительно проговорил Эдик, и его голос показался мне знакомым. — С ним лучше не спорить. Себе дороже обойдется.

Довольный Золотов продолжал рассуждать о преимуществах своего «Ориента» перед «Риконом» или «Сейкой».

— По-моему, вы ошиблись в выборе специальности, — сказал я как можно насмешливее. — Наверное, мечтали стать часовщиком?

— Нет, — Золотов хохотнул и снова залил часы шампанским. — Знаете, кем бы я хотел быть? Купцом. Фамилия у меня подходящая. Купец первой гильдии Золотов!

Звучит? Склады, лабазы, мануфактура. Баржи с зерном по рекам ходят. Заводишко небольшой, коптильня, винокурня. — Он мечтательно закатил глаза. — Отпустил бы бороду лопаткой, пароходик бы завел, на корме крупно: «Валерий Золотов и К±». На пароходике, как водится, банька, бильярдная, цыгане… Галку бы с собой возил.

Только фамилию бы ей заменил, надо что-нибудь звучное — Глэн Маркизова, танцы на столе! Ножки у нее классные, да и фигурка — все в порядке… — Золотов победоносно посмотрел на Эдика и, чуть скривившись, выразительно перевел взгляд на Таню. — …Так что была бы вне конкуренции. Полный сбор обеспечен!

Он опять залпом выхлестал бокал и утерся тыльной стороной руки, а руку вытер о скатерть. Потом придвинул розетку с зернистой икрой и, намазав толстый бутерброд, смачно откусил.

— Вы любите икру? — обратился ко мне, бодро двигая челюстями. И не дожидаясь ответа, продолжил:

— А я терпеть ее не могу. — Он развел руками. — Но ем. И знаете почему?

— Нетрудно догадаться. Это же по-купечески — икру есть. И шикарно: она дорогая, значит, престижу способствует.

— Ну нет! — Золотов опять хохотнул. — Вы уж совсем меня примитивом считаете! Я вот жую и чувствую, как лопаются на языке, зубах маленькие шарики. Хрусть, хрусть, хрусть… Каждая икринка — осетр! Сколько я съел за вечер икринок!

Тысячи полторы? Значит, полторы тысячи осетров. Громадных, тяжелых, в толстой ороговевшей чешуе, с пилообразными спинами и мощными хвостами. Говорят, осетр еще с мезозойской эры сохранился, пережил ящеров, динозавров, птеродактилей всяких… Царь-рыба! А я за один присест целый косяк сожрал, семьдесят пять тонн осетрины! А если посчитать, сколько бы они икры наметали? Миллионы, миллиарды осетров! А я один! И где все эти миллиарды царь-рыб? Вот здесь! — похлопал себя по отвисшему животу. — Вот когда ощущаешь себя венцом природы!

Он перевернул бутылку, выливая остатки. Шампанское наполнило бокал и побежало через край, заливая скатерть. Я смотрел на него и думал, что ошибся, считая его амебой. Нет, это совсем иной зверь… Одноклеточна в нем, пожалуй, только мораль.

Я высвободил руку.

— Спасибо за танец, мне пора.

Марочникова сделала нетвердый шаг вперед.

— Красиво говоришь, адмиральский внучек! — В голосе отчетливо слышались издевательские нотки, и смотрела она зло и брезгливо. — Пароходик, значит…

Небось загранплаванье, круизный, высшего класса.

Очевидно, Золотов через свою толстую шкуру почувствовал и злость, и издевку, потому что отставил недопитый бокал и грубо сказал:

— Ну, что уставилась? Иди пей, звезда стриптиза!

— Брехло собачье! Чтоб у тебя брюхо лопнуло от этой икры! — Марочникова резко повернулась и пошла к выходу.

Уходя, я расслышал, как Золотов сказал своим спутникам:

— Пейте, чего рты раззявили! Никуда она не денется. Перепсихует и вернется.