Шрифт:
– Балабан, полоскал твои кишки, как прачка. Какой дряни ты нажрался?
– Сгущенки.
– Сколько же надо съесть?
– Четыре банки.
– А я глазам не поверил: как будто корову оперирую. Пришлось всю сигмовидную кишку тебе вырезать и полтора метра тонкого кишечника. Ничего, меньше будешь есть. Я когда полковым врачом служил, у командира полка сын-гимназист съел два фунта грецких орехов. К экзаменам готовился. Но ты еще глупее. Как самочувствие? Подними рубаху.
Никогда не видел таких пальцев даже у скрипачей. Четыре неведомых существа разбежались по животу: мнут, забираются под ребро, под вздох, то столпятся в щепоть, а мизинец отставлен отдельно, как командир, и выслушивает донесения.
– Ординатор, этого героя готовьте к выписке. Амбулаторно долечится. «Несмотря на то, что доктора лечили его, он все-таки выздоровел». Это про Пьера Безухова. Читал «Войну и мир»?
– Нет.
– Напрасно, дружок. Может, поменьше глупостей натворил бы.
Когда через неделю меня выписывали, завотделением положил на тумбочку увесистый пакет: «Тебе от профессора Юдина».
Пока ехал в троллейбусе, распотрошил пакет. Оказалось: девятый том Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого. «Война и мир», т. 1, Москва, ОГИЗ, 1937.
А у дедушки «Война и мир» была на идише – «Велт унд криг».
А сколько книг было у нас в лесу! Про Тору не говорю. «Евгений Онегин», «Овод», Шолом-Алейхем, Жюль Верн. У Цесарского – «Двадцатилетний опыт» И. П. Павлова, он мечтает стать нейрофизиологом. Но вместо этого оказался в гестапо. Неужели фашист не врет, и Юлия Иосифовича отпустят?
– Сейчас я покажу вам фотографии. Прошу быть очень сосредоточенным.
Тоже пять фоток 6x9, только с зазубренными краями. Мой – первый. Но нет ощущения, что здесь он выше остальных.
Немец обкусывает перламутровый ноготь мизинца. Я стыдливо прячу под стол свои ногти.
– Что у вас здесь... – средним пальцем, как резиновым молоточком, штандартенфюрер (или кто он там) постукивает по своему лбу, потом по фотографии, – осталось от этого человека?
А что в моей еврейской голове могло остаться? Копф – точно голова. Второе не точно: штайн… кайн… айн… Не разобрал. Одно знаю – тот хотел убить меня. Вы же для того и пришли – истребить всех евреев.
В принципе нерешаемая задача. Как с квадратурой круга. Немцы, у вас же были великие математики, но вы поверили фюреру, а не им. А мы, евреи, не поверили нашим пророкам. Мы не верили, что вы решитесь на такое безумие – истреблять евреев, как крыс. Даже в 1944-м не верили!
После войны я прочитаю, как в маленький чистенький румынский городок Сигет добрался чудом спасшийся из Биркенау кладбищенский сторож. Стучал в двери, кричал: «Я вижу огонь! Они жгут людей в печах, как дрова!» Но ему никто не поверил: что взять с сумасшедшего? И те умники дождались, что их, как баранов, пригнали в Освенцим, и погнали в преисподнюю, и они увидели багровый дым крематория и огонь, а евреи Освенцима им плевали в глаза, расцарапывали им лица: «Сволочи! Неужели вы не знали? Вы не могли не знать! Почему же вы не поверили?»
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Люди, почему вы не поверили горевшим в огне?
Наша соседка, жена зубного техника Шмаля, тоже так думала: «Ну, немцы... Они что, не люди? Культурная нация. У них даже в окопах кроватки с простынками. На завтрак шоколад. Откупимся. Или Абраша обменяет меня на немецких пленных».
Абрама Шмаля сожгли в Биркенау. А Сарру, жену его, зарубил топором полицай.
У меня хватило ума поверить. Поэтому я убил того, кто пришел убить меня. Я так и ответил гестаповцу. Что в моей голове осталось? То самое и осталось.
На следующий день водовоз Фарион на фургоне привез женщинам долгожданную микву. Сам Ихл-Михл вышел из новой штабной землянки его встречать. Что-то спросил. Фарион кивнул. Командир ему целую пачку махорки. Ого!
– А микву куда сгрузить?
– Сперва покажи, что в микве.
Миква – это для наших женщин, вроде большой бочки для омовения.
Реб Наумчик замучил командира. Все уже знают: кто про что, а ребе – про микву. А ему житья не дает Малка. Он слушается жену, как маму. Попробуй не послушаться, если ее фамилия Лихтенштейн и в ее роду двенадцать поколений раввинов.
– Один раз жена попросила тебя сделать ей уважение: попросить у Куличника микву для женщин. И что? Пулемет достать – это вы можете. Для Доры Большой крепдешин – хоть целый отрез из Лодзи! Я же прошу маленькую миквачку, чтобы еврейке было куда окунуться.
Это я долго рассказываю, а прошла-то всего минута: из Фарионовой кибитки, как в фокусе Кио, медленно выбрался с какой-то стеклянной осторожностью наш партизанский хирург Юлий Иосифович Цесарский. Живой. За ним Берл и Идл, тоже оба живые.