Шрифт:
— Вальди…
Вальдемар содрогнулся: шепот ее казался странным, словно не уста говорили, а вещала ее потаенная сущность, ее сердце.
Майорат понимал, что объяснение неизбежно.
Вот-вот должен был прозвучать приговор.
Вальдемар боялся пошевелиться, вздохнуть.
— Вальди… — повторила девушка.
Но теперь ее шепот уже не казался порождением сна или грезы.
Он звучал ожидающе.
Вальдемар ощутил ярость и отчаяние.
Нет сил, совершенно нет сил… Каждым мигом молчания он вселяет в сердце девушки несбыточные надежды, с каждым мигом молчания становится все более виновным перед ней, все более подлым…
Рассеять иллюзии! Грубо прогнать миражи!
Сказать правду! Но эта правда, словно бичом, ударит по обоим…
Быть откровенным — как солнечный свет.
Быть смелым — как преступление.
Значит, он должен совершить преступление? Убить эту девушку откровенностью, но спасти собственную правду… или пойти на ложь — из благородства загубить ложью свою бессмертную душу?
Ради жалости?
Ради неизмеримого сочувствия к ней, не имеющего ничего общего с любовью?
Ради смутно колыхнувшегося в крови отголоска былого любовного пожара?
Ради унылых телесных радостей?
Нет, никогда!..
Вальдемар страшным усилием воли изгнал из сердца всякие желания, попытался найти отвагу…
Так и не услышав его голоса, Люция чувствовала, как он трепещет. Склонила голову — и пушистые пряди коснулись его щеки.
Вальдемар, холодный, как ледяная статуя, заговорил. Слова тяжело давались ему:
— Люци… я давно вижу… чувствую, что… ты…
Она слушала, затаив дыхание. Слова были тихими, ласковыми, но таили в себе нечто враждебное, зловещее…
Над головами у них что-то тихо щелкнуло, и вспыхнул электрический фонарь.
На галерею в сопровождении лакея вышел граф Трестка.
Вальдемар и Люция быстро отодвинулись друг от друга. Девушка негодовала на нежданную помеху, Вальдемар, наоборот, радовался избавлению.
— Что случилось? — спросил он равнодушно, с отсутствующим видом.
Граф удивился:
— Неужели вас не удивляет столь поздний визит?
Вальдемар опомнился:
— Как, ваша жена? Неужели…
— Да, — оживленно сказал граф. — Мальчик! У нас сын! Но именно потому я не могу волновать жену… мальчик родился утром, а в полдень я получил телеграмму… Вот, читайте.
Вальдемар и Люция склонились над телеграммой.
— Из Парижа, от бабушки. Тяжело больна, — повторил Вальдемар вслух, словно здесь был кто-то еще, не знавший этой печальной новости.
Они вернулись в салон.
— Вот я и приехал к вам… — сказал Трестка. — Рита ничего не знает, она никак не может ехать…
— Тогда поеду я, — сказал майорат.
— Нет, там нужна женская опека и забота. Нашей почтенной Добрыси недостаточно, и нужно… — он умолк, не зная, как примут то, что он имел в виду.
Однако Люция сама сказала решительно:
— Я поеду.
— Да, это было бы лучшим выходом… — облегченно кивнул Трестка. Все трое умолкли. Люция была взволнована, ее щеки пылали.
Она взглянула на Вальдемара, но тот избегал встречаться с ней глазами.
Трестка пожал руку девушки:
— Панна Люция, вы спасаете нас всех! Мы, и Рита, и я, будем вам необычайно благодарны… Княгиню нельзя оставлять одну среди чужих…
Люция раздраженно отняла руку, быстро сказала:
— Уговаривать меня ни к чему. Я выезжаю сегодня же, это мой долг. Она же бабушка… Вальдемара, — добавила она тише.
И пытливо, настойчиво взглянула Вальдемару в глаза, словно ожидая, что он будет протестовать против ее решения или предложит какой-то другой выход.
Но он, поцеловал ей руку, сказал лишь:
— О дедушке не беспокойся. Я заберу его к себе.
XXXVIII
Весной Богдан навсегда покидал Руслоцк. Администрация с грустью расставалась с ним. Богдан сам был взволнован и печален — он сжился с коллегами, полюбил их. Если бы не Понецкие…
Он ненадолго заехал в Глембовичи и, получив от майората рекомендательные письма, поехал осмотреть имения, где хозяйство велось наиболее современным и культурным образом.
Дольше всего он пробыл у Гершторфов — там под руководством старого князя практиковался два месяца. После его отъезда князь Гершторф отправил Вальдемару крайне лестное для Богдана письмо. Там были и такие строки: «В жилах твоего кузена, пан майорат, течет твоя кровь. Когда-нибудь он покажет себя должным образом. Величайшая твоя заслуга в том, что ты сумел выбить из него все, чего он нахватался в Черчине и во время своих бесцельных вояжей». Вальдемар был рад.