— Теперь ты всегда будешь со мной. Иди собирай полки!

Повторять Ивану было не надо.

Кутлук правду сказал. Сам Мазовша оставался ещё на левом берегу Волги, а передовой его отряд уже разбойничал на гористом правобережье, обирал мордовские селения, не решаясь подойти к какому-нибудь укреплённому городу.

Чтобы обнаружить пришлых ордынцев, проводник не требовался — путь их обозначен был пепелищами да трупами убиенных мирных жителей. Боя татарский отряд не принимал, успевал на своих быстроногих степных лошадях скрыться на ночь в лесах, оставляя после себя лишь чёрные пятна от костров да катыши конского помёта.

Гоняться за горсткой разбойников не имело смысла, и Василий Васильевич, ещё раз с пристрастием расспросив Кутлука и поверив ему, что сила у царевича Мазовши несметная, принял решение возвратиться в Москву, чтобы получше осадить её — укрепить, подготовиться к возможной осаде.

Всех московских ратников великий князь передал звенигородскому воеводе князю Ивану с наказом встать вдоль берега Оки и препятствовать сколь можно дольше переправе татар, если они здесь вдруг объявятся.

Ехать старались бесшумно, высылая постоянно вперёд двух лазутчиков, чтобы не напороться на вражескую засаду. Ночью, когда расположились, не зажигая костра, на отдых, услышали, что в лесу кто-то шастает. Рассмотреть в темноте было ничего не возможно, но по тому, как фыркали лошади, догадались, что движется большой отряд. Василий Васильевич досадовал, что оставил свою дружину и теперь приходится таиться и искать окольные пути.

В один особенно опасный миг, чтобы не столкнуться с обнаружившими их всадниками, решили свернуть в засеку, через которую татары, конечно же, не рискнут ломиться. И верно, вражеские всадники сами торопливо отвернули в сторону. Можно было снова выйти из чащи на чистое поле, но случилась неожиданная задержка.

Княжич Иван, никогда не бывавший в засеках и не знавший их устройств, зацепился по неведению за лыковую стяжку, которая удерживала подрубленное, но ещё прямо стоявшее дерево. Лишившись поддержки, дерево рухнуло, навалилось на второе, тоже засечённое, за вторым со страшным треском посыпались третье, четвёртое…

Ивана сбило с седла ветками первого дерева, и это было его удачей. Ствол пришёлся коню по спине, и тот со сломанным позвоночником свалился в предсмертном храпе.

— Осторожнее, князь- спохватились бояре.

— Сынок, где ты? — звал в темноте Василий Тёмный. А Ивану, как оказалось, дважды повезло. Мало того что он безболезненно слетел с лошади, он и на земле угодил в ловчую яму, так что падавшие деревья лишь пугали его, накрывая сверху.

Яма, рассчитанная на поимку лося, была глубокой, а деревьев навалилось много. Не сразу и докричались до него, а когда услыхали наконец его бодрый голос, облегчённо вздохнули.

Разобрать завал оказалось делом нелёгким и нескорым, Василий Васильевич второй раз пожалел, что отдал всех людей звенигородскому воеводе. Бояре умучились, выворачивая толстые стволы, но так и не смогли расчистить лаз в яму. Решили подождать рассвета, что бы предварительно ссечь с поваленных деревьев ветви.

Но страшно было за княжича — протерпит ли он до утра один в темноте и неизвестности. Все люди, даже самые твердосердечные, подвержены испугу, но все ведут себя при этом по-разному, проявляется в испуге вся главная сущность человека. Иван уже не дитё, одиннадцать лет ему, через год будет считаться пол у взрослым, когда человеку разрешается жениться, но такое испытание страхом и для него велико.

— Погоди, князь, — просил один боярин.

— Ты самое главное, не бойся, — уговаривал другой.

— А я и не боюсь. Отдыхайте, — отвечал им Иван так, будто бы даже и рад был приключению, а может, и вправду рад был, ведь ему исполнилось всего одиннадцать лет.

Когда под утро высвободили его и, поснедав на поваленных деревьях, продолжили путь, один из бояр сказал Василию Васильевичу:

— Достойный наследник у тебя растёт.

«Сам вижу, смладу дана сыну сила, успех, храбрость», — подумал, радуясь, великий князь, но его хорошее настроение омрачено оказалось-большой, досадой: выяснилось, что крались ночью вдоль засеки по лесу не татары, а русские ратники под предводительством князя Ивана Звенигородского. Обнаружилось это уже на подходе к Москве.

— Почему ушли из засады? — удивился Василий Васильевич.

— Кутлук сказал, что татары не скоро придут.

— Ка-ак? Вы ушли без боя, просто струсили?

— Кутлук… — начал оправдываться Иван Звенигородский, но великий князь гневно повелел:

— Обоих — и князя и монгола — в поруб!

Ещё не ясна была цена доверчивости и непослушания Ивана Звенигородского, но последствий следовало ждать самых непредвиденных и тяжких.

Слух, что великий князь укрепляет город в ожидании прихода татар, быстро разлетелся по округе, и как всегда в таких случаях в Кремле стало многолюдно, засновал разный народ — тиуны и монахи, ключники и дворяне, оратаи и ремесленники, купцы и гости — свои и иноземные.

Был канун Петрова дня, стояла жара, но, как всегда перед большим праздником, Торговая площадь превратилась в базар шумный и многоголосый. Свезли из окрестных сёл много яловчины и свинины, сыров, куриных и перепелиных яиц да ещё только-только появившихся на огородах диковинных огурцов. Но как только продавцы и покупатели увидели военные приготовления на стенах и башнях Кремля, торговля быстро свернулась. И сам праздник был не в праздник, без обычных пиров и игрищ, и на потеху в этот день великий князь не поехал.