Ланни всегда интересовался не только мнением важных сановников, о которых пишут в газетах, но и тем, что говорит и думает простой народ. После пресс-конференции, на которой, скажем, новый итальянский премьер распространялся об острой нужде Италии в угле и пшенице и о необходимости возобновить торговлю с Россией через черноморские порты, Ланни вез своего друга в какую-нибудь «тратторию» на окраине, где все говорили «а лигурийском наречии. За несколько лир тут можно было получить вполне съедобное блюдо, хотя оно и подавалось на простой дощатый стол, стоявший на посыпанном опилками полу. Ланни начинал болтать на смешанном французско-итальянском языке с каким-нибудь смуглолицым рабочим в пропотевшей рубахе и затем рассказывал Рику, как воспринимались декларации Франческо Нитти обитателями старых, грязных, мрачных, как пещеры, домов.

Ланни и Рик убедились, что в Италии среди рабочих брожение, что они презирают своих социалистических вожаков, не верят им, называют их плутами и лжецами, наймитами капиталистов. Эти мерзавцы втравили Италию в бессмысленную войну и теперь предоставляют народу умирать с голоду, а сами жрут до отвала и пьют тонкие вина. Здесь в Сан-Ремо рабочие избрали мэра-социалиста — и знаете, кто он? Банкир! А что он делает? Докер сделал гневный жест, от которого зазвенели стаканы на столе.

Для чинного молодого англичанина, воспитанного в традициях английской аристократической школы, было бы трудно войти в доверие к такому человеку, но Ланни облегчил ему эту задачу. Он заказал лишнюю бутылочку, и когда прочие посетители почуяли, что будет и вольный разговор и вволю выпивки, они придвинулись поближе, чтобы и послушать и самим вставить слово. Мозолистые темные кулаки ударяли по столу, хриплые голоса кричали, что в Италии будут большие перемены, и притом очень скоро; то, что сделали рабочие в России, не так плохо, как это изображают капиталистические газеты. В Милане, Турине и других городах рабочие уже захватили в свои руки ряд заводов, и теперь они будут работать на себя, а не на хозяев!

Когда Ланни с Риком закончили свое «обследование» и возвращались в отель, Рик сказал: — Думается, в Италии есть еще и другая тема для очерка — рост социализма.

— Возьмемся за нее, — ответил его друг.

— Удивительно, как ты умеешь столковаться с этим народом, Ланни.

— Я, когда был ребенком, часто вытаскивал невод вместе с рыбаками, которые говорили на этом наречии, и бывало кто-нибудь из них брал меня с собой в свою хижину, где хозяйка кормила нас салатом из цикория и жареными креветками. Их всегда забавляло, если кто-нибудь не понимал их говора.

— В Беркшире это было бы много труднее, — сказал Рик. — Но если я хочу стать журналистом, придется научиться. Когда я кончу статью о Сан-Ремо, я напишу о настроениях итальянских рабочих. Давай и впредь обедать в таких харчевнях, как сегодня.

В этот день Ланни и Рик обедали в ресторане почище, где бывали не только рабочие, но и интеллигенты. Присматриваясь к сидевшим, Ланни старался угадать, кто они: вот этот, вероятно, учитель, а этот музыкант из театра принца Умберто, а тот третий, пожалуй, редактор местной рабочей газеты. Рик спросил:

— Видишь, вон тот высокий, с черной бородой, в пенсне — может быть, это и есть мэр-социалист?

— Нет, — оказал Ланни, — перед выборами мэр пришел бы сюда, а теперь он слишком важная персона. С кем ты хотел бы побеседовать?

— Разве ты можешь заговорить с кем угодно?

— Итальянец никогда не откажется поболтать.

— Но как раз теперь они злы на американцев. — Рику сообщили, что вчера городской совет Сан-Ремо постановил переменить название «корсо Вильсон» на «корсо Фиуме», что было, конечно, демонстрацией.

— Они выскажут нам свое недовольство, — возразил Ланни, — но разговаривать все же будут.

Внимание их было привлечено столиком в углу, где несколько человек оживленно беседовали за пустыми стаканами кофе. Это явно была политическая дискуссия, и время от времени до них доносились отдельные слова; не раз слышалось слово «американцы», и они насторожили уши.

Во главе стола, прямо против них, сидел небольшого роста итальянец, с черными глазами и маленькими черными усиками; когда он молчал, его одутловатое лицо принимало унылое выражение. Но сейчас он был возбужден, размахивал руками и выкрикивал что-то резким, высоким голосом.

Ланни объяснил: — Они говорят об Италии, о том, что союзники ограбили ее. Этот брюнет сказал по адресу мошенников-англичан, что итальянцы останутся в Фиуме, и если Нитти осмелится уступить, ему перережут глотку на ступенях виллы Девашан.

— Ну, такие разговоры нам, ни к чему, — сказал Рик.

Дверь ресторана открылась, и вошли два новых посетителя — мужчина и женщина. Как раз в эту минуту Ланни повернулся лицом к двери, и, когда женщина проходила между столиками, ему удалось ее разглядеть. Это была хрупкая особа, с седыми волосами и тонкими аскетическими чертами лица. Ему сразу показалось, что он где-то ее уже видел. Но он тщетно старался вспомнить, где.

Новые пришельцы как раз поравнялись с Ланни, когда спутник женщины заметил оратора, сидевшего за столом. Он остановился, обернулся к нему, поднял стиснутую в кулак руку и с яростью крикнул: — Eh via, puh! Furfante! Traditore dei lavoratori! [6]

Тотчас же вся комната наполнилась шумом и гамом. Человек, к которому относились эти оскорбления, вскочил на ноги — то ли затем, чтобы драться, то ли затем, чтобы бежать, — это осталось неизвестным, так как тотчас же, удерживая его, вскочили и остальные. Он начал осыпать проклятиями пришельца, а тот, с своей стороны, что-то кричал. Женщина в тревоге схватила своего спутника за руку и начала его уговаривать: — Не надо, товарищ. Успокойтесь. Не стоит!