— Но как вы… Как вы могли…

— Однажды утром я проснулся и понял, что даже если во мне и ничего не осталось от многих лет священничества, я могу еще принести пользу миру. Я был обучен давать советы, обучен читать проповеди и руководить паствой. Оставалось либо делать то, чему меня учили, либо ночевать в подворотнях. После этого сделать выбор оказалось очень просто.

Кэрол по-прежнему не верила ему. Она знала, что Энтони говорит правду, но за его словами крылось нечто большее. Чувствовала это, хотя и не знала, как это все выразить.

— Вот так и началась моя новая жизнь в Пещерах. Время от времени я посылаю родным открытки, и они делают то же самое. Они предпочли бы не знать о моем существовании, но слишком хорошо воспитаны, чтобы поддаться этому желанию. Большинство моих друзей и коллег еще не знают, где я, а я продолжаю держать их в неведении.

— Вы были так одиноки…

— Теперь вам известно, что я самозванец, — сказал Энтони, не обратив внимания на ее слова. — Вы хотели правды и получили ее. Наш брак — не единственная подделка, которую я совершил. Вся моя жизнь — такая же фальшивка, как бумажка в три доллара [10] .

Кэрол долго смотрела на него. Перед ней стоял все тот же хорошо знакомый человек. Честный. Смелый. Полный сострадания. С ясными серыми глазами, горевшими жизнью в момент проповеди, а теперь такими опустошенными, словно признание окончательно погубило его душу. Но это были все те же глаза.

— Нас ждет праздничный обед, — наконец сказала она.

Он покачал головой.

— Что же мы празднуем?

— Нашу свадьбу.

Энтони развел руками.

— Я была замужем за незнакомцем, — объяснила она. — Теперь я замужем за человеком из плоти и крови. Этот человек нравится мне намного больше.

— Кэрол…

— Энтони… — Она отвела с его лба прядь волос, прикоснулась к щеке. — Сегодня в церкви произошло нечто удивительное, даже если вы сами не отдаете себе в этом отчета. Вы сделали большое дело. И Глория тоже. Пойдемте со мной. Мы чокнемся минеральной водой и закусим как два обыкновенных человека с тысячью недостатков, которые тем не менее пытаются делать то, что считают правильным.

Проповедник смотрел на нее не отрывая глаз. Он раскрыл ей самые темные тайны своей души, тайны, в которых не сознался бы никому. А она все еще тяготела к нему. Пыталась излечить его боль.

Он взял Кэрол за запястье, но не сумел отвести ее руку.

— Я могу причинить вам зло. Так же, как Клементине, — сказал он. — Даже за тот короткий срок, который нам суждено пробыть вместе.

— Попробую рискнуть.

— Почему?

Она пожала плечами.

— А почему бы и нет? Потому что вы признались в том, что вы живой человек? Что вы делали ошибки? Что вы сомневались? Тем больше у меня причин заботиться о вас.

— Не надо обо мне заботиться!

— Боюсь, вы опоздали. — Кэрол убрала руку, но ощущение прикосновения к его щеке не проходило. Очень хотелось облегчить его боль, избавить от ужасных воспоминаний и чувства вины.

Сегодня вечером она сделала все, что могла. Не следовало больше ничего говорить. И прикасаться к нему тоже не следовало, как бы ей этого ни хотелось.

— А теперь пойдемте обедать, — сказала она.

Он глядел вслед девушке, направившейся на кухню. Она исчезла еще до того, как Энтони понял, что идет за ней следом. Идет в ожидании, что к нему вот-вот вернется до боли знакомое чувство поражения. Он снова ничего не сумел. Не смог предостеречь ее и заставить понять, как он грешен.

Но это чувство не приходило.

— Энтони…

И тут он сдался. Против голоса Кэрол он был бессилен.

Из церкви святого Павла доносился утренний колокольный звон. Еще пятнадцать минут — и Кэрол опоздает на работу. Она еле встала после бессонной ночи; судя по взгорбленному одеялу на стоявшем в гостиной диване, Энтони еще и не просыпался.

Наверно, тоже не спал до раннего утра. Их праздничный обед продолжался недолго. Говорила главным образом она, но постепенно оттаивал и Энтони. Понятно, насколько болезненными были его признания, но хотелось верить — или надеяться, — что рассказ о Клементине немного облегчил его душу.

Во всяком случае, ей это помогло. Кэрол перестала причесываться и внимательно рассмотрела свое отражение в зеркале. Она жестоко ошиблась, строя догадки насчет его первой женитьбы. Вдовец отнюдь не искал в ней вторую Клементину, наоборот, обручившись, он вовсе не хотел, чтобы Кэрол была похожа на нее. Он любил жену — если бы было по-другому, его скорбь не была бы столь глубокой, — но вряд ли желал снова жениться на женщине типа Клементины. Ему была нужна жена, способная сопротивляться, умеющая отстаивать свое право быть частью его жизни. Ирония судьбы: стоило супруге взбунтоваться, и она умерла…