— Неправда. Вы достаточно хороши, — горячо запротестовал Стрезер.

— О да, достаточно хорош. Мы, nous autres, [73] думается, для всего достаточно хороши. Но она хороша сверх всякой меры. Вот в этом и различие. Они в мою сторону и головы не повернут.

Расположившись на диване и по-прежнему любуясь очаровательной девушкой, чьи глаза осознанно, как ему хотелось думать, нет-нет да останавливались на нем с едва заметной улыбкой, Стрезер наслаждался всем, что его окружало, как человек с замедленным пульсом после долгого сна — наслаждался, несмотря на обрушившиеся на него новые свидетельства и вникал в сказанное собеседником.

— Кто «они»? Она и ее мать? Вы их имеете в виду?

— Она и ее мать. К тому же у нее есть отец, который, кто бы он ни был, вряд ли безразличен к тем возможностям, какие ей открыты. Вдобавок есть еще Чэд.

— Чэд, увы, не интересуется ею, — помолчав, сказал Стрезер. — По-моему, нисколько не интересуется — в том смысле, какой я имею в виду. Он не влюблен в мадемуазель де Вионе.

— Нет, но он ее лучший после матери друг. И души в ней не чает. К тому же у него есть идеи касательно того, что для нее нужно сделать.

— Странно. Очень странно! — мгновенно откликнулся Стрезер с грустным чувством. — Какая бездна проблем!

— Не спорю, странно. Но в этом как раз вся прелесть. Разве вы не это имели в виду, когда давеча так упоительно, так вдохновенно говорили со мной? Разве не вы заклинали меня — в словах, которые мне никогда не забыть, — взять от жизни все, что сумею, пока не ушло мое время. И видеть все въяве, собственными глазами? Ведь вы именно это имели в виду. Должен сказать, ваш совет очень пригодился, и теперь я следую ему, в чем только могу. Я даже взял его себе за правило.

— Я тоже! — отвечал Стрезер. Но уже в следующую минуту перескочил на другую тему: — А как случилось, что Чэд по горло вовлечен в их дела?

— Ах-ах-ах! — И Крошка Билхем откинулся на подушки.

Это «ах-ах-ах» сразу вызвало в памяти нашего друга мисс Бэррес, и им вновь овладело смутное чувство, будто он запутался в лабиринте мистических, непонятных намеков. Но он не выпускал из рук ариаднину нить.

— Разумеется, я понимаю… но такое превращение… просто дух захватывает. Чтобы Чэд имел полный голос в вопросах будущего маленькой графини… Нет, — заявил Стрезер, — для этого требуется больше времени! К тому же, как вы говорите, мы — то есть люди, подобные вам и мне, — тут не котируемся. Так ведь Чэд — тоже. Данное положение вещей ему никоим образом не соответствует — правда, при ином раскладе он, если бы захотел, ее получил.

— Без сомнения. Но единственно потому, что богат, и потому, что имеет шанс стать еще богаче. Их может удовлетворить только громкое имя или большое состояние.

— Большого состояния, если он пойдет по этой стезе, у него не будет. А время не ждет.

— Вы об этом и говорили с мадам де Вионе? — поинтересовался Крошка Билхем.

— Не совсем. Я не был с ней до конца откровенен. Впрочем, — продолжал Стрезер, — он волен идти на любые жертвы.

— Он не из тех, кто любит жертвовать собой, — сказал после паузы Крошка Билхем, — или, возможно, полагает, что с него достаточно.

— Что ж, это вполне нравственно, — решительно заявил Стрезер.

— И я так полагаю, — последовал ответ, который заставил Стрезера призадуматься.

— Я тоже пришел к этому выводу, — заявил он наконец. — Право же, за последние полчаса я, кажется, добрался до истины. Короче, наконец-то понял, а ведь вначале, когда вы впервые со мной говорили, не понимал. И когда Чэд впервые со мной говорил, тоже не понимал.

— Сознайтесь, — сказал Крошка Билхем, — вы ведь тогда мне не поверили.

— Напротив — поверил. И Чэду тоже. Было бы дурно и неучтиво — просто недостойно — не поверить. Какой прок вам меня обманывать?

— Какой прок мне? — помявшись, спросил молодой человек.

— Да, вам. Ну, Чэду — еще пожалуй. Но вам!

— Ах-ах-ах! — воскликнул Крошка Билхем.

Эта интригующая недомолвка, да еще повторная, могла кого угодно вывести из себя, но наш друг, как мы видели, уже знал, на каком он свете, и остался совершенно непробиваем — лишнее свидетельство того, что не имел намерения никуда двигаться.

— Я не мог разобраться — мне нужны были собственные впечатления. Да, она необычайно умная, блестящая, одаренная женщина и, сверх того, обладает исключительным обаянием, которому, уверен, никто из нас, сегодня здесь присутствующих, не смог бы противостоять. А ведь не всякая блестящая женщина с умом и талантом обладает еще и таким даром. Редкий случай среди женщин. Вот так-то. — Теперь он, пожалуй, говорил не только ради Крошки Билхема. — Я понимаю, чем — какой высокой, какой прекрасной дружбой! — могут быть отношения с такой женщиной. Во всяком случае, ни пошлости, ни грубости в них быть не может. А это главное.