Доски пилили и заготовляли на совхозной лесопилке, в расход пустили ранее припасенные на амбар бревна. Бабы серпами жали камыш, связывали в снопы для укладки на крыши. Прошлогоднюю солому не трогали, она трухлявая и сдувается ветром.

Грозу проклинали, как нечистую силу. Крестились, чтобы колдуны, черти, леший или ведьма не накаркали новую.

Через две недели поправилась, подлечилась истерзанная Ижовка. Дома и дворы как-то сразу помолодели и принарядились. Деревня стала даже новее и красивее глядеться со стороны.

Председатель сельсовета на общем сходе говорил речь с кузова «Раиски»:

— Уважаемые односельчане! Мы с вами осуществили большое народное и государственное дело, по-большевистски ликвидировали пришествие стихийного бедствия. Теперь сами видите и судите, какой деревня приняла новый советский облик. Большое вам спасибо за это от имени Советской власти и всех трудящихся! Совхоз наш имеет правильное большевистское название «Новая деревня», а сама деревня до нынешнего дня носит старое дореволюционное имя, которое никак не отвечает текущему моменту и внутренней политике. Как председатель сельсовета, то есть представитель Советской государственной власти, предлагаю поддержать мое мнение и со всей сознательностью переименовать Ижовку в более правильное имя на теперешнем этапе и назвать «Новой деревней».

Почему-то никто не поддержал председателя сельсовета, хотя и хлопали по привычке в ладоши. Председатель еще два раза держал слово и один раз попробовал голосовать, но сход так и не уговорил. На том и разошлись, и больше об этом разговоров в деревне не было.

Сразу же после грозы из Ижевска приезжала комиссия. Несколько человек ходили по дворам, они много записывали в блокноты, давали расписки и квитанции. Председатель сельсовета красноармейским семьям выдавал деньги из грузного сейфа, что стоял у него в канцелярии.

Пошла в сельсовет и мамка, получила шестьдесят рублей. В совхозном складе выписали досок. Бригада мужиков в один вечер сколотила сенки с чуланом. Мамка поднесла им по кружке браги.

Гроза наделала столько переполоху, что долго еще о ней говорили. Набожные старухи, завидев темную тучу, молились, а особо пугливые бабы лезли под перины. Внешне спокойные мужики почаще теперь поглядывали на небо.

Мамка лишь громко посмеивалась над всеми деревенскими страхами. Она не суеверная, за одного Юрку только и боится, как бы чего худого с ним не стряслось.

При отце она была все же другой, более робкой и стеснительной, покорялась ему, как малый ребенок. Бывало, стоит оторопело и слушает отца, сама радуется, словно первый раз его видит.

Когда пришло известие о гибели отца, она чуть с ума не сошла. Утром встанет и навзрыд плачет. В коровник или на дойку сходит — опять в слезы. Так дотемна и сидит, вытирает щеки и сморкается. Велит Юрке зажечь керосиновую лампу, достанет письма и, всхлипывая, по слогам поет. Отец с войны писал аккуратно, даже когда руки отморозил. С этого вся его беда и пошла.

Почерк у него, как и положено учителю, красивый, круглый и разборчивый. Предложения длинные и понятные, слова добрые, умные. Мамка об этом не один раз говорила и сильно упрекала Юрку:

— Бестолочь! Хоть бы от отца главную жилку взял…

В ту пору часто заходил председатель сельсовета посочувствовать, горюшко мамкино поутешить. Отца он уважал сильнее других, считал его самым образованным в Ижовке, ни разу на «ты» к нему не обратился. Отец часто ходил в сельсовет заседать на исполкомах, решать важные школьные дела. Домой возвращался поздно. Заводил с мамкой негромкие разговоры, словно отчитывался перед ней за свой сельсовет. Она тогда не работала, растила Юрку. Присматривала, следила за ним, много хлопотала по дому и хозяйству. С раннего утра она всегда на ногах. От печки исходит вкусный запах. На стуле приготовлены, как для парада, выглаженные рубашка и костюм отца, начищенные гуталином стоят штиблеты. Мамка накормит его, соберет и проводит до угла.

Когда у отца час-другой свободен, это время Юркино. Любо-дорого было слушать занятные истории и стихи, которых отец знал наизусть несчетное количество.

Раньше с приходом первых весенних дождей для Юрки наступал праздник. Бежит по лужам, мокнет под дождем, пляшет под тучкой. Мамка увидит — поворчит. Отец посмотрит — улыбнется. А Юрка надрывается во всю мочь:

Теперь многое ушло. Радость лишь около да рядом с Юркой ходит. Потерялась охота плясать по лужам, пить с неба дождь и звать к себе тучку.

Юрка сидел в палисаднике и смотрел вверх. В чистом небе растянулись гуськом перистые облака. Даже если солнышко зайдет за них, жара все равно не спадает. Нежные облака эти застыли в небе добрыми предвестниками.

По всем приметам, быть завтра хорошей погоде. На деревне об этом тоже говорят, потому что собираются на гулянье. У кого выходной, у десятиклассников последняя школьная вечеринка. Для всех праздник будет.

Через несколько часов солнце опять спрячется за горизонт. Будет еще светло, но исчезнут тени. Вернется с фермы усталая мать, и станут они с Юркой вечерять.