В возрасте полутора месяцев я выехал с семьей на дачу. «Стоял жаркий, настоенный на душном запахе прошлогодней хвои, вечер — один из тех последних июльских вечеров, когда ничто еще не предвещает близкой осени», — возможно, подумалось мне тогда...

Здесь я впервые услыхал музыку. Перед закатом солнца, когда взрослыми людьми обычно овладевает меланхолия, отец доставал с этажерки пластинку «О чем в тиши ночей» — романс Римского-Корсакова, заводил патефон — и тогда все для меня исчезало: и лес, и люди, и небо. Я прочно засыпал.

Неподалеку от дачи, которую мы снимали, в дубовой роще шумно функционировал дом отдыха — учреждение, в котором, как говорил отец, заботы о супружеских изменах берет на себя государство. Мужчины, как один, ходили в белых брюках и одинаковых тюбетейках «конец восточной империи», и женщины, бывало, их путали.

Изредка к дереву, за которым я лежал в коляске, ходили разнополые отдыхающие, мужчина брал женщину за руки, они запрокидывали головы и смеялись, тюбетейка падала в траву, их большая короткая любовь касалась меня своими крылами...

Долгие перерывы между дачными сезонами я проводил в городе. Здесь жили очень занятые люди; они зарабатывали деньги, чтобы летом снять дачу. Они были сердитыми, потому что были взрослыми, и потому что денег на дачу всегда чуть-чуть не хватало.

В городе было много лошадей, много светофоров, много снега. Особенно много в городе было моих родственников. Они приходили, чтобы посмотреть на меня, но на самом деле смотрели друг на друга и долго спорили о международной политике. О, как все в мире было бы благородно и справедливо, если бы мировыми делами управляли мои родственники — скажем, дядя Гриша!

Но мировыми делами управляли другие люди, и поэтому началась война.

«Здравствуйте, папа и мама, а также дорогая сестра Люба!

Пишу во время мертвого часа; вся моя шантрапа спит (или только притворяется), а я, честное слово, с трудом притворяюсь, что не сплю. Забегался до чертиков, вечерами иногда ругаю себя за то, что согласился поехать вожатым, настает утро — и снова ныряю с головой в нашу развеселую лагерную жизнь. И если честно — это мое самое счастливое лето!

Вчера плавали на шлюпках, заплыли в чеховскую бухту. Я сказал пионерам: „Ощущайте, братцы: в этой воде болтал ногами Антон Павлович Чехов!..“ Ощутили... А вечером мне влетело, причем, здорово, от старшей: „Ты хоть знаешь, безответственная твоя голова, что ляпнул? Чехов — и вдруг болтает ногами!“. Сильно шумела... А по-моему мои „одуванчики“, все-таки ощутили... Вот если бы я стал вещать: „Внимание, дети, вон в том белом скромном домике над бухтой, видите — с зеленой крышей, великий писатель работал над пьесой „Три сестры““ — ощутили бы? Не уверен... А впрочем, может быть, я неправ. Люба, а у столпов педагогики есть что-нибудь по поводу болтания ногами?

В общем, я здоров, бронзов и самокритичен. Скоро увидимся.

Саша.

Вчера не отправил письмо, а сегодня объявили — война! Отдаю конверт, бегу узнавать, что делать с „одуванчиками“».

В первые месяцы войны мне пришлось нелегко. Противник имел превосходство в живой силе, технике и, главное, в возрасте, и я был вынужден оставить родной город и эвакуироваться в Среднюю Азию.

Путешествие было интересным, можно даже сказать, увлекательным, На повозке, среди тюков с одеялами, фамильными сахарницами и метрическими выписками я лежал, закинув руки за голову, и всматривался в ночное военное небо. Под левым плечом неудобно выпирал чайник. Вскоре показалась Средняя Азия.

Средняя Азия — это большое пространство, покрытое сверху песком. Кое-где растут тутовые деревья, в их тени хорошо пить чай с лепешками. Бомбежек нет.

Вечерами к моей сестре приходили подружки. Они негромко говорили о чем-то, смеялись, больше грустили и потом всегда пели одну и ту же песню. Песня была странной и завораживающей, элегический мотив простенького вальса обволакивал мягко и убаюкивающе:

Вас бомбили, когда вам было пять лет? Это не так страшно, как потом, когда вы взрослый. В пять вы не сознаете себя ни живым человеком, ни безличным объектом — вы всего лишь персонаж захватывающей жуткой сказки. А разве бывают сказки с плохим концом?

Да и взрослые привыкли к бомбежкам и ленились бегать в подвал соседнего шестиэтажного дома.

Однажды, когда я был в убежище, сверху сильно ударило. Через полчаса, после отбоя, оказалось, что двухэтажного флигеля в нашем дворе больше нет. На его месте были разбросаны куски стен, отдельные кирпичи, спинки кроватей с блестящими набалдашниками, и еще что-то, на что мне не разрешали посмотреть...