— Сильный шум по пеленгу на айсберг!

Возможно, это был обвал, но мы продолжали описывать намеченную фигуру лепестков клевера. Мы шли на достаточно большой глубине и были в безопасности даже в том случае, если айсберг разрушался или принимал новое положение равновесия. Я хотел послушать этот шум с меньшей дистанции. Когда мы начали последний проход под айсбергом, странный шум оставался неизменным.

— Коммодор, — обратился я шутя к Робертсону, — мы, пожалуй, открыли для международного ледового патруля новый метод разрушения айсбергов. Им теперь надо только подыскивать подводные лодки, которые проходили бы мимо айсбергов на полном ходу и разбивали их на части.

Однако поскольку регистрирующий прибор эхоледоме-ра и на этом, шестом заходе под айсберг начертил такую же линию, нам обоим было понятно, что айсберг не изменил конфигурации. Поэтому шум, который мы слышали, возможно, был вызван пока только образованием трещин, то есть процесс разрушения айсберга еще только начинался. Но возможно также, что от айсберга откололась очень небольшая часть или на нем произошел небольшой обвал.

Рассмотрев фигуру, которую вычертил Уитмен, я понял, что наибольшая ось айсберга у поверхности воды — около ста метров, а в подводной части — двести пятьдесят метров. Айсберг весил, по-видимому, около шестисот тысяч тонн. Я удивился огромной разнице в весе и сравнительно небольшому различию в осадке между осмотренным и замеренным нами осколком айсберга и этим полноценным айсбергом. Мы уже могли сделать кое-какие выводы.

Теперь настало время проверить, сможем ли мы проделать то же самое под айсбергом, находящимся в паковом льду в море Баффина. Развив скорость хода шестнадцать узлов, мы взяли курс на северо-запад. Я был совершенно уверен, что наши приборы позволят нам пройти под айсбергами и внутри и вне паковых льдов. Объявив по корабельной трансляционной сети о наших планах на ближайшие дни, я постарался передать эту уверенность всему экипажу лодки.

Редакция корабельного ежедневного бюллетеня не упустила случая подшутить надо мной. Кто-то нарисовал подводную лодку с пробоинами, вмятинами и заплатами, пробирающуюся между льдинами в подводном положении. Под рисунком стояла подпись: «Я уверен, что подводная лодка может идти в этих водах на любой скорости». Позднее оказалось, что, высказывая эту уверенность, я был совершенно прав.

У приборов в центральном посту собралась небольшая группа наблюдателей. По экрану телевизионной камеры быстро проносились темные мутные тени, похожие на облака, гонимые сильным ветром. Легководолазы доложили, что вода здесь совершенно непрозрачная. Посмотрев на экран телевизора, я убедился в этом и сам.

Однако записывающий прибор эхоледомера показывал серию зубчатых выступов с плоскими вершинами, и это значило, что над нами есть и лед и открытая вода. Льдины были намного меньше по размерам, чем я ожидал. Я увлекся и довольно долго наблюдал работу приборов. Все они действовали четко и безотказно. Проведенные нами тренировки и подготовительные работы вполне оправдывали себя.

Вот уже в течение нескольких часов мы идем в подводном положении под паковым льдом, и я начал беспокоиться о том, что настало время донести о месте корабля контр-адмиралу Дэспиту в Нью-Лондон. Кроме того, нужно было проверить действия штурманской группы по определению размеров и конфигурации пригодной для всплытия полыньи. Поэтому я приказал вахтенному офицеру вызвать меня, как только будет обнаружен свободный ото льда участок воды длиной двести семьдесят метров или более.

Через час он доложил о большом разводье длиной семьсот тридцать метров. Я поспешил в центральный пост, забрался на перископную площадку и, освободив вахтенного офицера, принял управление кораблем на себя.

— Право на борт! Обе средний вперед! Держать сорок пять метров! По местам стоять для определения полыньи! — дал я несколько команд подряд.

Рулевой отрепетовал мои приказы на руль и машины; в подтверждение исполнения команды звякнул машинный телеграф; командир поста погружения и всплытия доложил о переходе на новую глубину; вахтенный офицер вызвал по корабельной трансляционной сети штурманскую группу.

— Руль право на борту! Обе машины на среднем вперед! — доложил рулевой.

Корабль накренился на правый борт и, уменьшая скорость хода, начал разворачиваться вправо. Когда картушка репитера гирокомпаса повернулась на 60 градусов, я приказал переложить руль лево на борт.

В центральном посту один за другим появились офицеры и матросы штурманской группы; все они заняли свои места по расписанию, надели на себя головные телефоны.

— На румбе ноль градусов! На румбе триста сорок градусов! На румбе триста двадцать градусов! — раздавался монотонный голос рулевого.

— Ложиться на курс сто сорок градусов! Обе малый вперед! — скомандовал я несколько громче обычного, и рулевой тотчас же повторил мое приказание.

Взглянув с площадки вниз, я увидел нашего самого молодого офицера — лейтенанта Макларена. Надев головной телефон, он занял место у прокладочного столика. На столе разложен лист графленой бумаги — планшет для прокладки, по которому движется светящаяся точка, обозначающая наш корабль. В момент пересечения кораблем границы между льдом и чистой водой вахтенный старшина-рулевой зафиксировал положение светящейся точки на планшете. Следуя за поворотом корабля, светящаяся точка описала круг по планшету и возвращалась теперь к отметке, нанесенной старшиной-рулевым.

— Осталось девятьсот метров, пеленг сто сорок четыре градуса! — доложил Макларен, нанеся на планшет место корабля и замерив пеленг и расстояние до границы между льдом и открытой водой.

— На румбе сто сорок градусов! — доложил рулевой напоминающим тоном.

— Есть! Держать сто сорок четыре градуса! — приказал я ему.

— Есть, держать сто сорок четыре градуса, — как эхо, повторил рулевой.

У эхоледомера сидел старший специалист-гидроакустик Харлоу.

— Три с половиной метра, — доложил он о толщине льда над нами.