До наступления темноты он успел обнаружить два отеля — «Аврора» и «Чичиков», расположенные неподалеку один от другого. Чтобы установить их обитаемость, Каплин снова доверился пыли. Пыль высказалась однозначно: нет постояльцев, и несколько лет как не было.

Совершать методичные обходы Каплину не хотелось, в связи с чем он задал себе очередной честный вопрос: а нужна ли ему на самом деле эта встреча? Что он скажет Розовскому? Предложит свою запоздалую дружбу? Поведает о девочке? Доверительно сообщит об исчезнувшей татуировке? Чего доброго, Розовский заподозрит в нем отвергнутого любовника, а бывает ли что-нибудь более жалкое? Нет, к подобному унижению Каплин был не готов — особенно с учетом того, что взамен он получил бы в лучшем случае какую-нибудь вшивую роль второго плана в чужом спектакле.

Ну что же, будем считать, что госпожа удача всё еще с ним и уберегла его от позора. Он развернулся и быстрым шагом направился в сторону «Европейского».

Резко похолодало; согреться не удавалось. Где-то на середине пути, уже в глубоких сумерках, он услышал шум двигателя. Из-за угла вывернул микроавтобус, осветил его фарами и стал приближаться со скоростью пешехода.

Это действовало на нервы. До сих пор люди из команды ездили быстро и, выгрузив паек, исчезали без лишних слов. В подкрадывающейся машине, когда не видно, кто находится внутри, есть что-то из совсем другой игры, которая не понравилась бы любому одиночке, стоящему на тротуаре. Безоружному. Не знающему, что правила изменились.

Мелькнула мысль: а может, пора бежать? Если ничего не произошло, он, конечно, доставит своим бегством немереное удовольствие охранникам, зато убедится, что по-прежнему находится в безопасности. Хотя какая, к черту, безопасность в городе, где, если верить сопливой Кассандре, скоро все умрут? Ему это почему-то не казалось болтовней ребенка, насмотревшегося фильмов о серийных убийцах. Здесь всё было не тем, чем казалось, и Каплин поневоле отдавал должное автору триллера, персонажем которого почувствовал себя недавно (а кстати, казалось — давно). Вроде бы многое происходило по воле случая или просто потому, что такова человеческая сущность и природа вещей, однако за этим угадывалась некая движущая сила, как за сценой театра марионеток угадывается кукловод. И, похоже, даже для организаторов проекта некоторые проявления этой силы оказались полнейшей неожиданностью.

Находясь в некотором смятении, он успел о многом подумать, пока микроавтобус изматывающе медленно одолевал разделявшую их стометровку. Салон оставался темным; за лобовым стеклом можно было различить только чьи-то руки, лежавшие на рулевом колесе.

Каплин стоял и ждал, засунув пальцы в карманы джинсов. Со спины пробирал холод — температура падала так резко, что июльский вечер смахивал на октябрьский. А еще — на один вечер пятнадцатилетней давности, когда к компании подвыпивших подростков подкатил ментовский «луноход». Все брызнули в стороны, как тараканы. Юноша Каплин остался. Дело было не в том, что он нетвердо стоял на ногах. На скамейке полулежала пьяная соседка Маринка, на пару лет старше его, которая на ногах не держалась вообще. Поскольку он был одним из тех, кто сбрасывался на портвейн и угощал девчонок, он почему-то решил, что не имеет права ее бросить.

По глазам четверых здоровенных ментов, неспешно выгрузившихся из «лунохода», он понял, что они предпочли бы его здесь не видеть. Он даже догадывался почему. Маринка была блядью, и менты об этом знали. Более того, Каплин, только начинавший познавать странные противоречия взрослого мира, предполагал, что и Маринка, будь она в состоянии связать пару слов и мыслей, предпочла бы договориться с ментами по-своему. Чувствуя себя заложником какой-то кретинской или неверно истолкованной морали, он тем не менее продолжал тупо стоять возле скамейки даже после того, как один из ментов сказал ему: «Вали отсюда, щенок».

«Щенка» он запомнил. Позже, в отделении, в присутствии своего отца, уже почти отпущенный на волю, он захотел встретиться с начальником для обсуждения морального облика и недостойного поведения его подчиненных, а также чтобы выразить протест по поводу нарушения прав задержанных, свидетелем чему юноша Каплин стал в «обезьяннике». Отец не дал ему договорить, отодвинул в сторонку, поднес к его носу увесистый кулак и сказал вполголоса, чтобы никто из посторонних не услышал: «Сейчас бесполезно. Дождись, пока сможешь. Или ты такой смелый, потому что я здесь?»

После доставки в отделение Каплин уже не видел Маринку. Она находилась в другом помещении, и ему казалось, что как раз в эту минуту где-то за стеной (возможно, даже в кабинете начальника) происходит непотребство. Отец, хорошо поднявшийся в дикие девяностые на торговле компьютерами, вытащил его из ментовки без огласки и без последствий за смешную, по нынешним временам, сумму. Когда на выходе Каплин, которого уже сильно тошнило от портвейна, от себя самого и, главным образом, от окружающей обстановки, заикнулся насчет освобождения Маринки, отец взял его за отвороты джинсовой куртки (любил он эдакие внушительные позиции) и произнес с видом Клинта Иствуда, изрекающего что-нибудь весомое перед перестрелкой: «Каждый платит за себя, малыш».

Каплин-младший запомнил и это. А что, отличное правило — когда, например, хочешь продемонстрировать свою независимость в ресторане. Но с людьми, которые тебе небезразличны, всё обстоит сложнее. Порой с готовностью идешь на то, чтобы чужая проблема стала твоей… и в конце концов начинаешь расплачиваться уже за собственную доверчивость. Исключение составляет разве что кровная месть, но от этого его пока бог миловал.