Первым делом парень обратился к девочке:

— Слушай, Лера…

— Я не Лера, — прогудела девочка в чашку.

Он раздраженно дернул головой:

— Ладно, кто ты сегодня?

— Меня зовут Никита.

— Ох ты ж ё-моё… Слушай, Никита, какого черта ты это сделала?

Ресницы невинно хлопнули — раз, другой, третий.

— Что сделала?

— Ты знаешь, о чем речь, не прикидывайся дурочкой!..

Дверь из соседней комнаты внезапно распахнулась и на пороге появилась очаровательная, на взгляд Нестора, особа лет шестнадцати, загорелая до цвета бронзы, с волосами прямыми, черными и длинными, как лошадиный хвост. Излишне говорить, что она была в чем мать родила, если не считать браслетов на руках и ногах. Глаза сияли таким интенсивным синим светом, что Нестор мог сравнить их только с ультрафиолетовой лампой, которой ему в детстве прогревали личико. Через секунду стало ясно, что укрощение плоти в его возрасте — дело абсолютно безнадежное, и впервые в жизни он был доволен тем, что джинсы свободно болтались на его тощем тельце.

Не обращая на него никакого внимания, девица двинулась к Эмику, выставив перед собой указательный палец, на который было надето что-то вроде наперстка с металлическим когтем для игры на гитаре… а может, и для не столь невинной забавы. Теперь ее голос звучал глухо и угрожающе:

— Скажи мне честно, недоносок, я тебя когда-нибудь обламывала?

Парень прищурил один глаз и ухмыльнулся. Впрочем, и прежде его напускная строгость не могла бы обмануть даже младенца. Нестору стало ясно, что синеглазой красотке в этом доме позволено многое, если не всё. Да и маленькой Лере, кажется, тоже.

— Не видишь — у нас гости, — буркнул парень, скользнув по Нестору безразличным взглядом.

— Откуда он взялся? — спросила девица, по-прежнему игнорируя «гостя», которого весь этот спектакль начинал забавлять.

— Никита впустила.

— Какая еще, на хрен, Никита?.. — Тут до нее дошло, и она уставилась на девчонку. Несколько секунд они прожигали друг друга взглядами, затем последовал приговор:

— Дебильная мелочь. Пусть с тобой отец разбирается. Повернувшись, красотка как будто собралась удалиться к себе, но на пороге обернулась к Эмику. Ее тон был ледяным:

— Я не услышала ответа на свой вопрос.

Парень пожал плечами:

— Ну, не обламывала.

— В таком случае хотелось бы продолжить, а иначе, клянусь, когда ты попросишь помочь с твоими дурацкими фотографиями…

— Я понял, — перебил парень и поспешно вышел из дома. Дверь, ведущая в комнату синеглазки, с грохотом захлопнулась.

— Пойдем отсюда, — сказала девочка Нестору, а затем добавила громко, чтобы услышал не только он один:

— Надоел этот дебильный рок!

Они вышли в зной летнего дня, а спустя несколько секунд в спину им ударила звуковая волна «дебильного рока».

Около одиннадцати вечера он услышал шаги в коридоре. Это были очень легкие шаги, но он читал в гробовой тишине, на фоне которой любой шорох обращал на себя внимание.

Чтение никогда не поглощало Розовского целиком; часть его сознания продолжала контролировать окружающий мир, и еще оставался мозговой ресурс, чтобы параллельно с читаемым текстом сочинять другой — критический. В этом он усматривал одно из свидетельств своей неординарности. Он был человеком, не поддающимся очарованию, не сотворяющим себе кумира, ничего не принимающим на веру — в общем, трезвым аналитиком, которого, к тому же, невозможно застать врасплох.

Его и сейчас не застали врасплох чужие шаги. После ночного визита лучезарной малолетки он запирал дверь номера изнутри, а когда обнаружил внедорожник исчезнувшего шефа службы безопасности, принял кое-какие дополнительные меры. Кроме того, он постоянно держал при себе «глок»; сейчас оставалось только взять его в руку и направить на дверь.

Он не собирался стрелять в беззащитного ребенка, но он мог запросто выстрелить в того, кто, например, замочил Бульдога, даже не испачкав салон «ленд ровера». Или в ту, которая, мать ее, возможно, вела двойную игру… Да, выстрелить, — выяснив предварительно, зачем она явилась без приглашения.

Шелестящие шаги приближались. Он определил это не столько на слух, сколько при помощи чутья, обострившегося за минувшие сутки до прямо-таки звериного уровня. Ему казалось, что он мог бы с точностью до десятка сантиметров указать на стене то место, где за ней в данную секунду находился гость.

Розовский отложил книжку Сатпрема в сторону и выключил настольную лампу. Затем уменьшил до минимума свечение монитора, сложив ноутбук. Таким образом он перестал чувствовать себя мишенью и сделался почти неразличимым в наступившей темноте. А дверной проем — вот он, прямо перед ним, обведен серым контуром. С трех метров не промахнешься. Розовский выбрал позицию, максимально удобную хоть для стрельбы, хоть для бегства. Он также заранее позаботился о том, чтобы его не было видно из окна. Кто-нибудь другой, вероятно, счел бы подобные приготовления проявлением паранойи, но Розовский спросил себя, что сказал бы по этому поводу Бульдог, если бы мог давать советы с того света. И все прочие вопросы отпали сами собой.

Гость остановился за дверью номера. До этого Розовский удивлялся, что слышит шаги, а теперь ему казалось, что он даже различает чужое дыхание, — впрочем, тут помехой уже становилось собственное. Он понял, что с этой ночи, если он ее переживет, тишина для него никогда и нигде не будет полной. Он мог задержать дыхание, но как остановишь сердце, если ты не йог, и как избавиться от остаточного шума мыслей в голове, если ты не Шри Ауробиндо?..

Пока гость двигался, легко было представить, что это девчонка, — с учетом босых ног, малого веса и коврового покрытия на полу в коридоре. Но сейчас без труда верилось, что гостем мог быть и взрослый мужчина в обуви на упругой подошве, а женщина — тем более.