– Вы, ребятки, небось по грибы ходите, – продолжал Степан Михайлович, будто сам с собой разговаривая. – Девчонок, чай, по округе гуляете. В деревни соседние короткими дорогами бегаете. Может, на рыбалку кто, было дело, надумал, у нас тут речки небольшие, но все с рыбой.

Он не спрашивал, он утверждал. Спорить с ним никто не собирался, так что все молчали, ждали, что будет дальше.

– И хочу я у вас поинтересоваться вот чего… – Степан Михайлович дочистил сапоги, бросил щепку в огонь и только теперь внимательно заглянул в лица собравшихся полукругом студентов. – Не видали ли вы где скотины дохлой? Тут случай такой: один дурачок из соседнего совхоза приворотил к нам прицеп со скотом и вывалил, сам уже не помнит где. Пьяный же, да и ночью дело было – кто б ему днем-то разрешил? А? Не встречали?

– Нет, – сказал доцент Борисыч. – Скотины не видали.

– Не видали, – торопливо подтвердил Димка Юреев.

– Жаль, – помолчав минуту, сказал Степан Михайлович. – А я уже с ног сбился, разыскивая.

– А зачем вам скотина эта? – как бы не очень-то и интересуясь, спросил Серега Цаплин.

– То-то и оно, что мне она совершенно ни к чему, – ответил Степан Михайлович и легко поднялся на ноги. От резкого движения полы армейского плаща разошлись, и кое-кто успел заметить блеск тяжелого длинного клинка, висящего у старика на поясе.

– Если вдруг что-то встретите, – сказал Степан Михайлович, поправляя одежу, – сейчас же сообщите мне. Я в крайней избе живу, что на въезде в деревню. Мой дом тут, как бы, один такой – ну знаете небось.

– Сообщим обязательно, – сказал Иван Панин и украдкой показал кулак открывшему было рот Михе Приемышеву.

Парни давно уже договорились меж собой, что про скотомогильник и про случившуюся там аварию они и слова никому не скажут, и намека не сделают. Ну а если объявится милиция, тогда, понятное дело, всем надо будет держаться одной версии: да, была драка, и от трактора бежали, но что кто-то где-то перевернулся – вот только сейчас услыхали, честное комсомольское, истинный крест!

Степан Михайлович ушел, и опять начался дождь. Костер погас почти сразу, но на это никто не обратил внимания. Все торопились домой, выбирали картошку на еду – чтоб была поровней и почище.

– Вы ничего не хотите мне рассказать? – спросил бородатый доцент Борисыч, химическим карандашом помечая в своей тетради, сколько ведер совхозной картошки будет унесено с поля.

– Нет, Борис Борисович, – почему-то вздохнув, сказал Коля Карнаухов. – Нечего рассказывать. Все нормально.

– Все нормально, – подтвердил Димка Юреев и вспомнил, как мимо его лица пролетела пережившая удар нунчаков мышь.

Она не выглядела нормальной.

Ну вот совсем.

В тот вечер, возвращаясь с поля, ребята видели нечто странное. На краю деревни за огородами какая-то рослая хмурая старуха, одетая во все черное, жгла связанных пучком куриц. Бедные птицы бились в мокрой траве, охваченные огнем, а бабка брызгала на них керосином и что-то приговаривала, будто каркала.

Коля Карнаухов проснулся посреди ночи. Точного времени он не знал, но чувствовал, что сейчас самая глухая пора – часа два или три. В брюхе крутило и постреливало – видимо, выпитое в ужин молоко действительно было кислое. Коля обхватил живот руками и перевернулся на другой бок, надеясь опять заснуть, но резь лишь усилилась, а бурление в кишках сделалось совсем уж неприличным. Коля негромко застонал и сел в постели, хлопая глазами и пытаясь хоть что-нибудь разобрать в темноте.

– Вольдемар, – тихонько позвал он соседа.

Хозяин фонарика и батареек спал.

– Серж, – чуть слышно окликнул Коля приятеля.

Серега дрых, как убитый.

В окна мягко постукивал дождь. Справа кто-то громко посапывал – кажется, Димка. В дальнем углу натужно храпел и булькал Миха Приемышев – опять небось башку неудобно запрокинул, вот и давится.

Коля, зажавшись, перетерпел приступ рези и спустил ноги на пол. Нашарил спички на тумбочке. Ощупью отыскал под койкой холодные и влажные внутри сапоги. Обулся, содрогаясь. Накинул на плечи ватник с инвентарным номером на спине. Чиркнул спичкой, поднял огонек повыше, проверяя, свободен ли путь к двери. Поежился, представив, как побежит темной улицей к дощатому сортиру – слева мокрые кусты стеной, справа жухлая крапива в человеческий рост.

Держась за больной живот, он прокрался на веранду, отпер уличную дверь и встал на крыльце, собираясь с духом для последнего рывка.

Вода мелко сеялась с карниза, легкий ветер чуть шевелил кусты. Темнота укрыла деревню, спрятала избы, схоронила дворы, заборы и колодцы. Один щитовой барак от всего человеческого мира и остался, но сойди с крыльца, шагни поглубже во тьму – и он тоже исчезнет, растворится, будто кислотой без остатка съеденный.

– Бр-р! – сказал Коля и прыгнул под дождь.