С напряженным вниманием он вчитывался в бумаги, беззвучно шевеля обветренными губами. Подчиненные терпеливо ждали, оставив в покое бутыль.

В голосе матери послышалось нечто новое. Я мельком на нее глянул: ползая на коленях, она собирала разбросанную в пыли одежду.

“На кого ж ты покинул нас! – стенала она над каждой вещью, прижимая поочередно к лицу и поливая слезами. – Как жить теперь? И зачем нам такая жизнь?”

Перед ней поставили бутыль. Мать шарахнулась от нее, словно столкнулась нос к носу с гадюкой. Чумазая, с растрепанными волосами и безумным взглядом, она внушала мне страх.

“Выпей, полегчает”, – бросил ей командир, передавая документы бойцам. Неожиданно мать вцепилась ему в галифе: “Убей нас, прошу! Обоих убей!” Командир испуганно отпрянул: “Сдурела, что ли?” Мать послушно опустила руки и по-собачьи отползла ко мне. Я зашипел на нее: “Я не хочу умирать!” Она обхватила меня грязными руками и тоненько заскулила.

Бумаги прошли по рукам и вернулись назад к командиру. Он протянул их матери.

“Добрый был казак”, – услышал я знакомую похвалу, которая, несмотря на весь мой испуг, резанула по сердцу безжалостным “был”. Нестройным хором эти слова повторили и другие ополченцы. И только заподозривший в нас мародеров по-прежнему сомневался: а что, если документы украдены или поддельные? И вообще баба какая-то странная… К счастью, командир на него прицыкнул.

Матери вновь предложили выпивку. К моему удивлению, она не отказалась. Впервые в жизни я увидел ее пьющей. Сделав пару глотков, мать сильно закашлялась – вид у нее стал совсем жалкий.

Отдышавшись, она спросила, где искать тело. Командир ответил: погибших защитников исполкома недавно увезли на кладбище, сегодня же их зароют в братской могиле. Мать закатила глаза: “В какой еще братской могиле? Дикость какая-то!” Но ополченцы были другого мнения, ведь всех прочих убитых из-за угрозы эпидемии хоронили где придется – в парках, на берегу Днестра и даже во дворах.

“Идем на кладбище!” – заявила она, стягивая бечевкой одежду.

При мысли о том, что нам придется плестись в такую даль, рискуя на каждом шагу, меня охватил ужас. Воображение рисовало картины одну страшнее другой – штабеля покойников и братская могила непомерной глубины…

“Пошли домой!” – потянул я мать за руку, не стесняясь плаксивого тона.

“Нет! – отрезала она, до боли сжав мне ладонь. – Это наш долг! Все должно быть по-людски, по-христиански… Небось и отпевания не будет?!”

Она с вызовом посмотрела на ополченцев – многие смущенно опустили головы. Мать презрительно повела плечами: “Все понятно! Зайдем в собор, оттуда – на кладбище!”

После такого я уже почти не сомневался – она тронулась рассудком.

“Хочу домой!” – заныл я с новой силой.

“Тоже мне, казак! – усмехнулся командир. – Бери пример с мамаши!”

Я совсем не стыдился проявленного малодушия – любой позор казался сущей мелочью в сравнении с кладбищенскими мерзостями.

“Мне надо Мендельсона учить!” – захныкал я, использовав последний довод.

Кто-то из казаков тут же заметил: “Шнипельсона, пацан, надо не учить, а мочить!” Остальные дружно загоготали. Самый недоверчивый в момент нахмурился: “Говорю, надо в штаб их свести, – брешут, сволочи, ей-богу брешут!”

Не обращая внимания на то, что я отчаянно упирался, мать потащила меня в сторону кладбища. Озираясь на ополченцев, я спотыкался и падал, поднимался и снова бежал, как щенок на поводке у чересчур ретивого хозяина. Казаки смотрели нам вслед и, вероятно, надо мной потешались, но я думал лишь о предстоящем кошмаре с покойниками и с обидой поглядывал на мать, которая продолжала больно сжимать мою руку.

Торопясь, она шепотом приговаривала: “Ну, идем же, сынок! Скорее, родной!” Я хныкал, как маленький, и злился, не понимая, что же на нее нашло.

Когда мы свернули за угол, она, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, наконец отпустила мою руку и устало прислонилась к столбу. Я смотрел на нее широко раскрытыми глазами, а она на каждом выдохе роняла: “Прости, сынок… За грубые слова… За то, что руку сдавила… За то, что повела с собой… Каким-то чудом пронесло… Угораздило на них нарваться… Сама же слышала по радио! Смерть мародерам… Проклятые убийцы! Знаю эту породу… Твой отец рассказывал… Когда-нибудь и ты узнаешь…”

“Не хочу на кладбище!” – набычился я, увидев, что мать вернулась в прежнее состояние.

“И у меня нет никакого желания, – ответила она. – Но кто бы нам поверил, если бы мы сразу пошли домой?”

Мать улыбнулась уголками рта и ласково погладила мою ладонь. Страх отступил, и в голове немного просветлело. Припомнилось, как в новостях по радио рассказывали о казачьих эскадронах “Смерть мародерам!” – мать и тогда произнесла: “Проклятые убийцы!” Мне было не понять, за что она на них взъелась, но я не уточнял. Теперь и без объяснений все стало ясно. Как обычно, она оказалась права.