* * *

Завершая биографический очерк, осталось сказать: жил в нашей стране активный и одаренный Борис Вепринцев. Он получил от российских интеллигентов М. М. Завадовского, П. А. Мантейфеля, Л. В. Крушинского, К. Н. Благосклонова, А. Н. Формозова, М. И. Казанина, А. Н. Промптова, Л. Н. Гумилева и многих профессоров и преподавателей Московского Университета в наследство знания, традиции, культуру, а от родителей отца-революционера и матери-подвижницы способности и темперамент. Его поддерживали друзья. Его преследовали власти. Он перенес арест и каторгу. Но, оказавшись на свободе, достиг целей, казавшихся недостижимыми. Он, в свою очередь, оставил нам и будущим поколениям богатое наследство: свой жизненный пример, свои труды в биофизике, бесценные записи в фонотеке, международную программу сохранения генома исчезающих видов, учеников и последователей. Его пример — свидетельство чрезвычайной силы жизни отечественной интеллигенции, а, следовательно, силы жизни и гарантии расцвета и процветания нашей страны. Так бодро завершил я эту статью для журнала Природа в 1993 г. Прошло еще несколько лет. И с каждым годом я чувствую, как не хватает мне его общества, его недоверчивого, нервного и доброго взгляда. Как легко он обижался и как великодушно мирился. Он был активен и талантлив. Как много он сделал в жизни!

Дополнение к 3-му изданию Вот прошло еще почти 10 лет. 4 апреля 2008 г. Борису исполнилось бы 80 лет. Ольга Дмитриевна Вепринцева организовала замечательное собрание друзей (мы еще есть...) и продолжателей его дела (их становится все больше). Все эти годы она с чрезвычайной устремленностью продолжала его дело в Фонотеке голосов диких животных. Огромная бесценная коллекция магнитофонных записей переведена ею в цифровую форму. Теперь коллекция не погибнет. Продолжается пополнение записей. Ею переизданы на лазерных дисках знаменитые записи голосов птиц, сделанные Б. Н. в 60-ые годы. С впечатлениями от этих записей выросли наши дети и внуки. Теперь они доступны новым поколениям. От этих, таких знакомых, волшебных звуков пения пеночек, дроздов, иволги, кукушки, соловья, овсянок и журавлей что-то происходит с сердцем, и почему-то выступают слезы. А еще Ольга подготовила реализацию мечты Бориса — звуковой определитель птиц по голосам с замечательным комментарием, и под редакцией известного орнитолога В. К. Рябицева [6]. А начатые Б. Н. работы по сохранению генетических богатств животного и растительного мира приобрели большой размах. В Пущино, в его бывшей лаборатории продолжаются исследования по криоконсервации и сохранению жизнеспособных клеток и зародышей животных и растений. Сильно «повзрослевшие» некогда молодые сотрудники лаборатории рассказывали об удивительных вещах... В. К. Утешев, Н. К. Чемерис, Э. Н. Гахова, В. Яшина- Достигнуты удивительные результаты по «оживлению»пролежавших в вечной мерзлоте 35 000 лет семян цветковых растений И ожившее это растение зацвело! Создано «Общество по сохранению генетических ресурсов имени Б. Н. Вепринцева». Его возглавляет Лев Петрович Дьяконов - профессор НИИ Экспериментальной ветеринарии им. Я. Р. Коваленко Российской Академии Сельскохозяйственных наук. Он рассказал о постепенном расширении работ в этом направлении. Вице-президент этого Общества Валентин Илларионович Ананьев, одновременно являющийся Ученым секретарем Межведомственной ихтиологической комиссии рассказал об остро актуальной проблеме и рассчитанной на 5 лет, «рыбной» программе «Низкотемпературный генетический банк промысловых и редких видов рыб и водных беспозвоночных». Когда-то Валентин Илларионович вместе с Б. Н. ходили по разным ведомствам, получили там десятки подписей и, в конце концов, благодаря помощи Министерства рыбного хозяйства уже без Б. Н. было получено финансирование и начата работа. Была создана передвижная лаборатория, специально сконструирована аппаратура, закуплено импортное оборудование, создан приборный парк. В этой работе участвовали более десяти научных учреждений, сотни ученых. В стране создано несколько криобанков, помимо Пущинского, несколько криобанков рыб. Один из них — в наиболее крупном институте, в Институте рыбного хозяйства в Москве. В нем около 30 видов, в том числе около 10 видов, относящихся к Красной книге. Эта программа получила большое признание и в других странах во Франции, Англии и Канаде. Особенно известен криобанк по лососевым рыбам в Норвегии. А на Шпицбергене создается огромнейшее хранилище. Это не криобанк, а банк семян всего света, сохрняемых при низкой температуре в условиях вечной мерзлоты.

Ольга Дмитриевна Вепринцева Второй вице-президент Общества сохранения генетических ресурсов имени Б. Н. Вепринцева - Георгий Юрьевич Максудов, руководитель Отдела научных исследований Московского зоопарка, был когда-то аспирантом Вепринцева. Он рассказал о развитии работ по криоконсервации для сохраненя редких и исчезающих видов. Большие соколы - кречеты, балобаны и другие хищные птицы - на грани уничтожения. Созданы специальные питомники. В них успешно проводится работа по использованию криоконсервации для решения проблемы размножения этих бесценных видов.

* * *

Я слушал все это, и мне захотелось рассказать все это Борису. В палатке, на Чукотке. Изморось - дождь с мелким снегом. Туман плотно закрывает ближнее, еще не полностью освободившееся от льда озеро. Над нами, невидимые в тумане, пролетают с характерным криком полярные гагары. Я говорю Борису: «Ольга - молодец! Поразительно, сколько она сделала в фонотеке. Это невозможно было себе представить! Ты бы послушал, что тут про тебя говорили! Коля Чемерис теперь солидный, с сединой профессор, Виктор Утешев почти не изменился. Эдда Гахова - зав.лаб. Светлана Яшина (Хруслова) заставила зацвести Смолевку узколистную — Silene stenophylla, выращенную из семян после 35 тысяч лет нахождения в вечной мерзлоте...» Я могу сказать это Борису... начало июля 1978 г. Мы в высоких болотных сапогах идем по льду Колюченской губы Чукотского моря. Лед еще очень толстый, а на нем слой талой воды почти в 0,5 метра. Мы шли, как шел когда-то Иисус Христос, по воде. Низкое ночное, красно-желтое Солнце светило нам почти в лицо. Берег был не виден. Мы утратили чувство реальности. Ты сказал мне: «давай лучше так и пойдем, чем возвращаться и потом умирать в больнице...». Но тогда мы все же вышли на берег. Тебе оставалось еще 12 лет жизни. Мы вышли, а наши души все еще идут там, по залитому водой льду Чукотского моря, навстречу низкому ночному Солнцу...

Странная реакция Д.Сухарева и Д.Сахарова... Я уже комментировал высказывания раздвоенного автора - поэта Дм. Сухарева и физиолога Дм. Сахарова — о Кольцове и Тимофееве-Ресовском. (Д. А. Сахаров. Физиолог Турпаев // Химия и Жизнь № 5, 2008; //http:sukharev.lib.ru/Sakharov/ TMT.htm). Он присоединился к обвинениям Кольцова в расизме и полагает его на «50 %» ответственным за уничтожение генетики в нашей стране... Его «тошнит от Тимофеева-Ресовского», от человека прославившего отечественную науку... Еще одним его объектом оскорбительного художества стал замечательный человек Михаил Георгиевич Удельнов - профессор кафедры Физиологии животных, кафедры, которую окончил Д. Сахаров. Мой текст: «В биофизике запретной была концепция биологических мембран. Сейчас молодым это покажется необъяснимым... Мембранная теория была запрещена. Студентам ее не преподавали. Соответствующие исследования не проводили... Важная роль в сохранении истинного духа науки принадлежит здесь профессору кафедры Физиологии Михаилу Егоровичу Удельнову. В его лекциях по электрофизиологии мембранная концепция была представлена с должной полнотой и в те годы. Однокурсники Бориса Л. Чайлахян, Ю. Аршавский и более молодой С. Ковалев не поддались мракобесию. Современные представления о биологических мембранах, об их роли в генерации нервного импульса, вслед за будущими нобелевскими лауреатами Ходжкиным и Хаксли, первым ввел в нашу науку Чайлахян.» Что бы мы делали без этого преодоления мракобесного запрета? На каком позорном уровне оставалась бы наша наука, если бы не эти лекции М. Г. Удельнова. Это было принципиальное, смелое поведение. Как хорошо, что он сохранил дух истинной науки. Молодцы его ученики Л. Чайлахян и Г. Курелла! Молодец Б. Вепринцев, не побоявшийся после каторги заняться опасной темой! Сухарев-Сахаров пишут: «...Раскусить Михаила Георгиевича Удельнова, который считался специалистом по физиологии сердца, было, напротив, совсем непросто, многие на этом сломали зубы. Михаил Георгиевич являл обаятельный тип тихого сельского чудика — изобретателя вечного двигателя. В отличие от Кирзона и Коштоянца, Удельнов всегда на моей памяти пребывал в окружении восторженных почитателей и почитательниц, которых привлекал не столько ученостью, сколько добрыми чертами лица и простым, общительным поведением. Весь облик Михаила Георгиевича располагал к тому, чтобы его заглазно и в глаза называли Михалыгорычем. Михалыгорыч с удовольствием делил с учениками-поклонниками часы досуга, возил их в какие-то дебри на охоту, улыбчиво помалкивал у котелка с лесным варевом, и все такое. За голубизною прищура, за открытым, приветливым характером как-то не замечалось, не хотелось даже замечать, что в науке и преподавании доцент Удельнов подобен знаменитому Трофиму Денисовичу Лысенко, ибо фанатично предан собственным фантазиям и не способен признавать очевидные факты...» Иезуитский, недопустимый текст! Доброго, умного, обаятельного человека, лектора, верного высоким научным идеалам, Сухарев-Сахаров призывает «раскусить»... Это традиция следователей госбезопасности, с их задачей «расколоть» допрашиваемого. Автор пасквиля с пренебрежением отзывается об окружении восторженных почитателей и почитательниц которых привлекал не столько ученостью, сколько добрыми чертами лица и простым, общительным поведением...». Теперь уже групповое оскорбление замечательных людей, среди которых были отнюдь не наивные люди — фронтовики, пришедшие с войны. Почти никого уже нет на свете. Они бы не оставили эти оскорбления без ответа. И финал безобразия: уподобить М. Г.Удельнова ...Лысенко... Распоясался Д. Сахаров-Д. Сухарев! За что же так? Д. С. пишет далее: «...Занятно, что в известной книге С. Э. Шноля „Герои и злодеи российской науки" ситуация перевернута с ног на голову. Фантазер Удельное подан большим ученым, новатором и даже как бы мыслителем ... Напротив, о щедром вкладе Коштоянца в отечественную и в мировую науку у Шноля ни словечка — будто знать не знает. Это круто. С Удельновым более или менее понятно. Думаю, что профессор Шноль простодушно доверился кому-то из удельновских клевретов, а раскрыть удельновскую монографию [6] — поленился». Странный текст. Я не делал оценок проф. Удельного как ученого. Про него есть только одна фраза, приведенная выше. Меня интересовал лишь нравственный аспект его поступков. Об «удельновских клевретах...» — Нет их на свете, а то могли бы ответить сурово. О «щедром вкладе проф. Коштоянца в науку» я не говорил - это не было целью книги. Я высоко ценю профессора Коштоянца, особенно за работы по сравнительной физиологии и истории науки. О трагедии X. С. Коштоянца мне пришлось сказать в ответ на текст Д. Сахарова-Д. Сухарева (см. примечания в конце глав 12 и 14). Следует напомнить, что весь этот развязный, недопустимый тон использован в статье, посвященной замечательному человеку Т. М. Турпаеву. Д. Сухарев и Д. Сахаров полагают, что выдающийся вклад в науку Турпаева также не оценен, как и вклад в науку X. С. Коштоянца. И потому Д. С. и Д. С. поносят и оскорбляют других? Плохая услуга Коштоянцу и Турпаеву — это заставляет задать вопрос: действительно ли их вклад в науку так велик, что только «политизация» Нобелевского комитета причина их непризнания? Нехорошо это. Было бы нормально, если бы Д. Сахаров аккуратно показал бы, в чем этот вклад. Насколько он оригинален, Привел ли именно он к развитию представлений о природе рецепторов. Вместо этого Д. Сахаров ограничился эмоциональными заклинаниями и оскорблением выдающихся представителей отечественной науки. Меня занимает этот феномен. Он дает мне повод обратиться к непосредственной задаче этой книги — попытке понять мотивы поступков деятелей отечественной науки, причины выбора ими поведения в трудных нравственных ситуациях. Прошло уже более 60-ти лет после сессии ВАСХНИЛ, завершившей разгром нашей науки (см. главу 27). Нас с Д. Сахаровым разделяет этот рубеж: я студент, получивший основы образования до этой сессии, он — сразу после. Неужели в этом дело? Летом 1948 г. я был в экспедиции. Когда я вернулся, факультет был неузнаваем. Витийствовал отвратительный Презент — он стал деканом вместо С. Д. Юдинцева. Он производил сильное впечатление на незащищенную психику вновь набранных студентов. Он был мастером демагогии и они впитывали его ядовитые поучения. Деканатом фактически управляла вульгарная Е. К. Меркурьева. Кафедру Дарвинизма вместо утонченного академика Ивана Ивановича Шмальгаузена возглавил иезуитски искусный спорщик Ф. А. Дворянкин. Вместо нашего кумира Д. А. Сабинина кафедру Физиологии растений занимал сторонник Лысенко Б. А. Рубин. А кафедру Генетики занял опровергавший генетику странный человек Н. И. Фейгенсон. Свирепствовал партком, подавляя сопротивление студентов старших курсов. А для младших была заготовлена продуманная система отвлечения от острых вопросов. Их основным занятием стала художественная самодеятельность. Как они пели и плясали на обломках разрушенной науки! Какие оды, посвященные победе мичуринской биологии и лично И. И. Презенту, произносили юные поэты! Биологический = Биолого-почвенный факультет превзошел все прочие факультеты по уровню самодеятельности! Партком и деканат были довольны. А мы, старшие, получившие иммунизацию против лжи, мы крайне неодобрительно смотрели на эту вакханалию. Какая диалектика! В этом пире во время чумы сформировались и настоящие таланты — поэты, авторы песен, музыканты. Не оттуда ли и талантливый поэт, многие стихи которого я ценю и сохраняю, Дмитрий Сухарев? Не потому ли он солидарен с травлей великого Кольцова и его «тошнит» от Тимофеева-Ресовского? Не потому ли ему так хочется «раскусить» честного, обаятельного и принципиального М. Г. Удельнова? Примечания 1. Из личного архива Б. Н. Вепринцева 2. Вепринцев Б.Н., Ротт Н.Н. Консервация генетических ресурсов // Природа. 1978. №11. С. 15-20. B. N. Veprintsev, N. N. Rott Conserving genetic resources of Animal Species // Nature. Vol. 280. 23 August 1979. P.633-634. 3. Ильичев В. Д., Леонович В. В. «Вепринцев Борис Николаевич» в кн. Московские орнитологи. Изд. МГУ. 1999. Стр. 51-67 4. 3 апреля 2008 Выступления на вечере, посвященном 80-летию Б. Н. Вепринцева. Пущинский музей экологии и краеведения. Л.П.Дьяконов, В.И.Ананьев, Г.Ю.Максудов, Н. К. Чемерис, А. М. Хохлов, Э. Н. Гахова, С. Яшина. 5. В связи с 80-летием Б. Н. Вепринцева в журнале Природа № 6,2008 г. опубликованы три статьи: Вепринцев Б.Н. Ноев ковчег XX века. С. 56-61; Хохлов AM. Уникальный комплекс приборов. С. 62-65; Брежестовский П. Д. Через призму Вепринцева. С. 66-72. 6. Голоса птиц России. Звуковой справочник-определитель. Часть 1. Европейская Россия. Урал и Западная Сибирь. Авторы-составители: Вепринцев Б.Н. Вепринцева О.Д., Рябицев В. К., Дмитренок М. Г., Букреев С. А. Гашков С. И. Пущино. Москва. Екатеринбург, 2007. 7. Gakhova Е. N Genetic cryobanks for conservation of biodiversity // Cryo-Le3tters. mSup- pl.l. 1998. P. 57-64. 8. Гахова Э. Н., Утешев В. К., Шитова Н. В., Яшина С. Г. Криобанк геномов животных и растений Институте биофизики клетки РАН // Биофизика живой клетки. Т. 8. C. 14-38, 2006. 9. Tikhonova V., Yashina S. G. // Physiol.&Generl. biol. Rev. V. 13. Part 1. P. 1-33, 1997. 10. Яшина С.Г., Рубин СВ., Шибаева Э.В., Егорова Е Ф. ДАН РАН. Т. 383. № 5. С.714-717. 2002.

Все этапы распада великой страны можно проследить в последовательном «опускании» нашей науки. Это - основное содержание предыдущих очерков. Я подошел к последнему этапу. Последние годы существования СССР. История создания перфторуглеродного кровезаменителя - перфторана - «голубой крови» - отражает в себе картину состояния науки в эти последние годы. Я был сначала лишь посторонним свидетелем разыгрывающейся трагедии. Я стал ее летописцем. И долг мой изложить эту историю так, как я ее вижу. Сомнения охватывают меня. Все было еще так недавно. Многие участники этой истории живы. Иных уж нет. Анализ трагической истории со схемой «герои» и «злодеи» при живых людях, и тем более умерших (о них принято говорить «или ничего, или хорошо») — трудная этическая задача. Оставить эту историю для «посмертного опубликования»? Изменить имена? По возможности избегать «перехода на личности»? Смягчить оценки? Все, что может быть сделано из всех этих пожеланий — постараться быть объективным... Все было так недавно. Но время идет быстро. Даже Горбачев для моих внуков — давно прошедшее, где-то в Средние Века были Брежнев и Хрущев, а в доисторические времена жил (знаете, была такая страна Советский Союз...) тиран Сталин. Им, внукам, нужна правда. В предыдущих очерках было видно, как последовательно, с первых лет после революции, партийно-государственная система уничтожала огромный и самобытный интеллектуальный потенциал, созданный многими предшествующими десятилетиями истории России. Академия наук, как и все прочие научные и учебные учреждения, была поставлена под жесткий партийно-административный контроль. В стране существовала строгая иерархия: в каждом населенном пункте бесспорной властью обладал местный партийный комитет — районный (райком), городской (горком), областной (обком), республиканский — центральный комитет КПСС данной республики и общесоюзный центральный комитет (ЦК КПСС). В каждом учреждении существовал «1-й отдел» — секретное представительство Комитета Государственной Безопасности (КГБ). Все действия администрации любого учреждения контролировались и направлялись партийным бюро учреждения (партбюро), подчиненным райкому или горкому. Во главе партбюро стоял секретарь. Директор любого учреждения выполнял решения партбюро. Естественно для этого он, как правило, должен был быть членом партии. Секретарь партбюро имел решающее слово во всех делах учреждения — за ним стояли райком - обком - ЦК и КГБ. Трудно было директорам научных учреждений, если они пытались проявить самостоятельность даже в чисто научной сфере. Соответственно партийной иерархии в Академии наук была организована и иерархия административная. Научные институты объединялись в Отделения АН, где «главным лицом» был академик-секретарь. Отделения подчинялись Президиуму АН, возглавляемому Президентом АН. Однако все эти «главные лица» строго следовали руководящим указаниям местных и центральных партийных органов и КГБ. Глеб Михайлович Франк (1904-1976) Директору нужно было иметь специфические таланты, чтобы в этих условиях обеспечивать сколько-нибудь продуктивную научную работу своим сотрудникам. Нужно было уметь взаимодействовать с партийными инстанциями и КГБ. Фрондерство здесь стоило дорого. Фрондеров быстро снимали с ответственных постов и тогда зависящие от них сотрудники попадали в тяжелое положение. Истинным гением в этих условиях был Глеб Михайлович Франк. Он сочетал в себе живой, искренний интерес к науке, с полным пониманием «правил игры». Это давало ему возможность поддерживать исследования, представляющие, по его мнению, научную ценность, почти вне зависимости от своего партбюро — он мог ссылаться на более высокие инстанции. Он обладал широким кругозором. Этому способствовало и его происхождение: отец — профессор математики М.Л.Франк, дядя С.Л.Франк — выдающийся русский философ, высланный из страны по указанию Ленина в 1923 г. Сам он был когда-то учеником великих людей: А. Г. Гурвича и А. М. Иоффе. Его брат — Илья Михайлович Франк — выдающийся физик — Нобелевский лауреат, получивший эту премию вместе с И. Е. Таммом и П. А. Черенковым - за создание теории «черенковского излучения». Созданный Г. М. Франком Институт биофизики АН СССР был замечательным учреждением. Он отличался от многих других институтов широтой тематики. Отчасти это объяснялось упомянутой широтой интересов директора, отчасти самим характером этой науки —. биофизики, с ее разнообразием проблем - от математической теории изменения численности биологических популяций, принципов работы мозга до рентгенографического исследования структуры мышечных белков. Это была большая — около 1000 сотрудников — научная республика. Франк добродушно управлял этим пестрым сообществом. Когда из Отделения приходили строгие указания сократить научную тематику, «сконцентрировать усилия» на наиболее важных направлениях, директор произносил с трибуны Ученого совета грозные речи, соответственно указанию, говорил, что нужно «прекратить эти университетские штучки» с безграничным разнообразием тем. Но в конце такой речи, не изменяя интонации, прибавлял: «впрочем, я полагаю, что пламя гасить не надо». И все оставалось по-прежнему. Институт биофизики отличался от большинства других в АН именно этим республиканским демократизмом. А в большинстве была монархическая система. Директор изрекал истины и решения и единолично определял научную тематику всех лабораторий институтов. Г. М. Франк умер в 1976 г. Три инфаркта, перенесенные в период его работы в качестве директора института и директора-организатора Пущинского научного центра, сократили его жизнь. Трудно взаимодействие с административно-партийной системой. После Франка директором стал молодой и энергичный Генрих Романович Иваницкий. Ему не было и 40 лет. Инженер по образованию, он со студенческих лет работал в Институте биофизики, занимаясь автоматизацией биологических научных исследований. Шли последние годы Брежневского «периода застоя». Иваницкий нравился начальству. Однако, не имея многих талантов Г. М. Франка, он часто говорил, то, что думал, там, где было бы правильнее этого не делать. Он, будучи директором не только института, но и всего научного центра, отдавал распоряжения, не согласованные с партийными инстанциями. И однажды возразил против назначения на должность заместителя директора научного центра (по работе с иностранцами) присланного специально для этого сотрудника КГБ. Это было неслыханным нарушением правил поведения. При этом Г. Р. не был ангелом и не был совсем наивным. Он считал, что может вести себя так, опираясь на могучую поддержку всесильного вице-президента АН СССР Юрия Анатольевича Овчинникова... Этот конфликт, говоря театральным языком, был завязкой — прологом трагической пьесы, действия которой развернулись в последующие годы. «Голубая кровь» — последний акт трагедии науки в СССР, или жизнь и смерть профессора Ф.Ф.Белоярцева (1941-1985) В этой истории отразились самые общие черты жизни науки в последние годы существования СССР. В самом начале 19б0-х годов появились сообщения об идеях американца Генри Словитера, предлагавшего создать насыщенные кислородом воздуха эмульсии перфторуглеродов в качестве дыхательной среды и возможных кровезаменителей. В 1966 г. Лиленд Кларк поместила мышь, как рыбу, в аквариум, наполненный перфторэмульсией. В густой тяжелой белой жидкости концентрация кислорода оказывалась столь большой, что погруженные в нее мыши могли некоторое время «дышать» ею вместо воздуха. Жидкость заполняла их легкие, и содержавшегося в ней кислорода оказывалось достаточно, чтобы поддерживать их жизнь. Мыши делали судорожные движения, заглатывая и выдавливая из легких эмульсию. Погибали они не из-за недостатка кислорода, а от утомления мышц грудной клетки - тяжело качать густую жидкость. В 1968 г. Роберт Гейер осуществил тотальное, 100% замещение крови крысы на перфторэмульсию — крыса осталась живой. В 1969 г. разработкой перфторэмульсионных заменителей крови занялись американские и японские исследователи (Green Cross Corporation). Ведущим был известный японский исследователь Наита. Известен он был и преступными опытами на людях во время Второй Мировой войны... Перфторуглероды — это цепочки углеродных атомов, у которых все свободные валентности замещены атомами фтора. Химическая связь углерод - фтор чрезвычайно прочна. Фторуглероды поэтому совершенно инертны — не вступают ни в какие химические реакции. Их молекулы гидрофобны — жироподобны — и в воде нерастворимы. Однако они могут образовывать эмульсии - мельчайшие капельки, взвешенные в воде. Аналогичным образом, сливочное масло, нерастворимое в воде, образует эмульсию — молоко, когда капельки масла, покрытые пленкой белков — стабилизаторов Ф. Ф. Белоярцев эмульсии, плавают, не слипаясь, в воде (молочной сыворотке). Приготовление эмульсий фторуглеродов зависит таким образом от ряда факторов — от вида молекул фторуглеродов, приготовления мелких капель - диспергирования - и, главное, от подбора подходящего стабилизатора эмульсии. Соединения углерода и фтора химически инертны. Но свободные ионы фтора — яд, блокирующий биохимические превращения. Углерод, не все валентности которого связаны с другими атомами углерода и фтора, образует химически активные молекулы. Поэтому вполне химически инертны и пригодны для приготовления эмульсий только полностью фторированные соединения углерода: перфторуглероды. Синтез перфторуглеродов — большое событие химии XX века. Все знают замечательный полимер тефлон. Тефлоновые поверхности лыж не требуют смазки и скользят (гидрофобны!) по снегу в любую погоду. Тефлоновые сковородки позволяют жарить картошку без масла. В эмульсии тефлоноподобных перфторуглеродов, как и, например, в подсолнечном масле, растворяется в десятки раз больше кислорода, чем в чистой воде. В СССР химия фторуглеродных соединений была на высоком уровне. В значительной степени это было результатом работ Ивана Людвиговича Кнунянца — академика и генерала — и его многочисленных сотрудников. Генерала, так как много лет он работал в области военной химии. (Он вместе с Б. П. Белоусовым работал в Военной академии химической защиты). После создания А. Н. Несмеяновым Института элемент-органических соединений ИНЭОС (см. выше), И. Л. Кнунянц возглавил в этом институте большую лабораторию. Это был замечательный, прогрессивный человек. Многие годы он поддерживал передовую науку в борьбе с Лысенко и издавал журнал, публиковавшие статьи на актуальные темы, независимо от мнения реакционеров. Все же хорошо быть генералом. После первых сообщений о возможности дышать в перфторуглеродной эмульсии наступило затишье. Могло показаться, что экстравагантные работы Словитера и его последователей останутся лишь примером занятных чудес современной химии. Однако внезапное исчезновение из литературы новых научных направлений, как правило, означает их переход в ранг секретности. В конце 1970-х годов по «специальным каналам» правительство СССР получило сообщение о проводимых в США и в Японии работах по созданию кровезаменителей на основе перфторуглеродных эмульсий. Сообщение взволновало. Было очевидно стратегическое значение этих исследований. Холодная война была в разгаре. Перенасыщенные ядерным оружием «сверхдержавы» США и СССР не могли исключить возможность его применения. Дипломатия основывалась на «позиции силы». Напряжение в мире возрастало. Нужен был М.С. Горбачев, чтобы мир избавился от кошмара. До Горбачева было еще несколько лет напряженных и мрачных. При любой войне, и особенно при ядерной, жизнь уцелевшего в первые секунды населения и войск зависит в сильной степени от запасов донорской крови. Переливание крови в этих случаях должно быть массовым. Донорскую кровь хранят в холодильниках, зависящих от электрической сети. Разрушение этой сети означает гибель донорской крови. Да и без катастроф сохранение донорской крови чрезвычайно сложное дело. Многие могучие научные лаборатории и институты заняты этой проблемой. Долго хранить кровь все равно не удается. Даже в мирное благополучное время донорской крови не хватает. Катастрофы на транспорте, землетрясения, ожоги — и по радио обращаются к населению с просьбой сдать кровь определенной группы. Но этого мало. Донорская кровь часто заражена вирусами. Случаи заболеваний гепатитом в результате переливания крови все более учащались. А тут на мир надвинулся СПИД. Мысль, что от всего этого можно избавиться посредством безвредной, незараженной, лишенной групповой индивидуальности, не боящейся нагревания перфторуглеродной эмульсии воодушевляла. И Правительство поручило Академии наук решить эту проблему. В это время в Институте биофизики появился новый сотрудник — Феликс Федорович Белоярцев - врач, доктор медицинских наук, профессор. Он был молод и талантлив. В медицине редко удается стать доктором наук в молодом возрасте. Белоярцев получил докторскую степень по анестезиологии в 34 года. Он работал в престижном процветающем учреждении — Институте сердечнососудистой хирургии Академии Медицинских наук. Ему хотелось углубиться в науку, в «причины явлений». Он рано защитил докторскую диссертацию потому, что на самом деле работал в медицине буквально с раннего детства. Его отец — известный хирург в Астрахани. Феликс с раннего возраста бывал многие часы в операционной отца и возле нее. Когда он стал студентом Медицинского института, он значительно превосходил сокурсников исходной, домашней подготовкой. А еще знал и любил читать стихи. Играл на фортепиано... Умный, талантливый, обаятельный — какие еще надо слова? Наверное, он производил сильное впечатление на своих однокурсниц. Он привык к восхищению окружающих. Его успехи в медицине давали для этого еще больший повод. Он пришел в наш институт для занятий «медицинской биофизикой»» еще без четкой программы. А тут - совпало - вице-президент АН СССР Ю. А. Овчинников поручает директору института Г. Р. Иваницкому заняться перфторуглеродными кровезаменителями.

Институту была обещана любая необходимая помощь. Предстояло организовать сотрудничество химиков из школы Кнунянца, синтезирующих разные виды перфторуглеродов и стабилизаторов эмульсий, заводов, осваивающих их промышленное производство, экспериментаторов-биофизиков, биохимиков, инженеров, разрабатывающих необходимые приборы и аппараты и, наконец, клиницистов. Белоярцев и Иваницкий дружно взялись за дело. Они счастливым образом подходили для этой работы. Оба легко общались с разными людьми, оба были неутомимы и энергичны. Иваницкий в качестве директора Пущинского Научного центра и директора Института биофизики имел разнообразные связи с множеством лиц в академических кругах. Белоярцев — в медицинских. Спешно была создана лаборатория Медицинской биофизики. Сотрудников, по необходимости, набирали экстренно, без должного предварительного знакомства. Это сыграло потом роковую роль. Обаятельный Белоярцев оказался часто несправедливым администратором. Его стиль общения, порядки в его лаборатории не походили на неторопливую жизнь чисто академических коллективов. Работали не просто с повышенной нагрузкой, но и в условиях не всегда корректного обращения заведующего. Пожалуй, это сказано излишне мягко. Приветливый и общительный, Ф. Ф. в качестве начальства имел совсем другой облик. Он был резок и груб с сотрудниками. В лаборатории сложилась нелегкая обстановка. Отчасти это объяснялось тем, что далеко не все сотрудники имели ожидаемую при их приеме на работу квалификацию. Ф. Ф., наверное, исходил из чрезвычайной государственной важности решаемой задачи, а тонкости психологии сотрудников в этой связи считал второстепенными. Он трагически в этом ошибся... Меня насторожил Белоярцев на первом же докладе о проблеме фторуглеродов на Ученом совете института. Я спросил Ф. Ф., может ли быть, чтобы гидрофобные капельки эмульсии не прилипали к липидным мембранам клеток, гидрофобным участкам стенок кровеносных сосудов, чтобы они не влияли на состояние клеток? Он ответил мне, не задумываясь, - «Нисколько не влияют! Это известно.» Я понял, что он не знает физической химии и отвечает так, чтобы не дискредитировать идею применения фторуглеродов. С того первого Совета я стал относиться к работе Белоярцева с недоверием. А тем временем работы разворачивались. В них было вовлечено около 30 различных учреждений. Параллельно и независимо аналогичные исследования начали в Ленинграде и в московском Институте гематологии и переливания крови. Главной опорой Белоярцева в лаборатории стали Евгений Ильич Маевский, Бахрам Исламович Исламов и Сергей Иванович Воробьев. Е. И. Маевский - чрезвычайно эрудированный исследователь, врач по образованию, много лет связанный с нашим институтом биохимик и биофизик. Он был в этой лаборатории, вероятно, единственным, кто мог активно использовать знания физической химии для решения медико-биологических проблем. Маевский — классический оратор, с излишней, может быть, гладкостью и интонационной красивостью речи. Его доклады, как и Белоярцева (медицинский стиль?), были сплошь посвящены бесспорным успехам и достижениям. Трудности и нерешенные проблемы не затрагивались. Б. Исламов — активно работающий врач — хирург с широким кругозором и склонностью к поиску новых путей в медицине. Он взял на себя поиски путей применения перфторуглеродных эмульсий в сердечно-сосудистой хирургии. С. И. Воробьев — целеустремленный экспериментатор, со времен своей дипломной работы в нашем институте занятый проблемами физиологии эритроцитов. Оправданием этого напора, этого победного стиля, опять же, служила важность решаемой задачи. Она, эта важность, воодушевляла их. «Ребята, мы делаем большое дело! Все остальное не важно». Белоярцев носился в своих «Жигулях» из Москвы в Пущино и обратно иногда дважды в день. Нужно было добывать исходные компоненты для приготовления эмульсий, заказывать и доставать приборы, вовлекать в сотрудничество институты и клиники. В громоздкой плановой системе обеспечения науки все заказы на реактивы и приборы полагалось делать предварительно, за год. Через год вы узнавали, что таких-то реактивов нет, а приборы такого-то класса стоят гораздо дороже ваших возможностей, и потому заказывайте их на следующий год. Этого Белоярцев вынести не мог. Он заказывал уникальные приборы и аппараты, оплачивая их, если было нужно, наличными деньгами. Они перевыполняли планы — делали за несколько месяцев то, что планировали на год. Директор Иваницкий писал приказ о выплате иногда очень больших премий за особые успехи в работе. Белоярцев предупреждал сотрудников — «Тебе половина, а половину отдашь для заказа прибора». Обычно с этой половиной тот же сотрудник ехал к мастеру, создающему нужный прибор (аппарат). Наивный энтузиаст Белоярцев! Он плохо знал некоторых своих сотрудников — дело шло о деньгах и пробуждало темные чувства в их душах. Но дело двигалось. В исследованиях американских и японских исследователей, создававших свои препараты перфторуглеродов в качестве кровезаменителей, наступил кризис. Животные часто погибали после введения препаратов. Погибали от закупорки сосудов. Дело было в ошибочной тенденции. Они стремились обеспечить возможно более быстрое выведение препарата из организма. Для этого они делали эмульсию из относительно крупных капель — чем крупнее капли эмульсии, тем легче они слипаются, образуя мицеллы, поглощаемые фагоцитами. Но при этом неизбежна закупорка мелких сосудов. Белоярцев, Маевский, Сергей Воробьев пошли по другому пути. Они стали готовить эмульсии с возможно более мелкими частицами. Идея эта, возможно, пришла к ним из работ специалиста в области коллоидной химии Натальи Петровны Коноваловой, но рабочий контакт с ней не получился. Для приготовления таких частиц понадобилось создание специальных аппаратов. На изготовление этих аппаратов — их делал замечательный умелец из Черноголовки — и были необходимы большие суммы наличных денег. Средний размер частиц эмульсии в Перфторане около 0,1 микрона. Размер эритроцита 7 микрон. Это соотношение обусловило все их успехи. Почти все виды функциональных расстройств в медицине в конце концов связаны с нарушениями кровоснабжения. Сжимаются капилляры — ухудшается кровоток, уменьшается снабжение клеток кислородом. В бескислородной среде начинает преобладать гликолиз — расщепление глюкозы до молочной кислоты. Закисляется среда — еще больше сжимаются капилляры — еще меньше доходит до данного места кислорода, и так до полного перехода на бескислородный режим. Так бывает при воспалении, так происходит при травмах. Мелкие частицы перфторэмульсии проникают через сжатый капилляр. Они несут мало кислорода — меньше, чем принес бы эритроцит — «кислородная емкость» перфторэмульсии значительно ниже, чем в нормальной крови. Но маленькая струйка кислорода изменяет ход процесса. Капилляры несколько расширяются. Поток частиц эмульсии возрастает. Капилляры открываются еще — поток кислорода еще возрастает. Наконец просвет капилляров становится достаточным, чтобы «протиснулись» эритроциты. Кровоснабжение восстанавливается. Имели ли авторы в виду эту картину, когда пошли по пути уменьшения частиц эмульсии? Не знаю. Может быть, имели. Белоярцев — автор книг по анестезиологии, Маевский — врач — биофизик и биохимик. С. Воробьев выпускник Ижевского университета, где его первый учитель профессор Э. К. Лайзан всю жизнь занимался физиологией эритроцитов. А может, быть они лишь потом осознали, сколь замечательны результаты их выбора мелких частиц. Это уже не важно. Однако, американские и японские исследователи использовали крупные частицы, чтобы обеспечить выведение перфторпрепаратов из организма. В опытах лаборатории Белоярцева было показано, что мелкодисперсные препараты довольно быстро выводятся из организма. Путь их выведения оказался неожиданным - через легкие. Шдрофобные микрокапельки проходят через огромную поверхность (гидрофобных!) мембран легочных альвеол. Все это вызывало энтузиазм и ощущение успешного решения задачи чрезвычайной важности. Прошло всего около трех лет. Испытания перфторана на лабораторных животных шли успешно. Перфузируемые перфтораном кроличьи сердца сохраняли сократительную способность намного дольше, чем при перфузии физиологическим раствором. В перфторане прекрасно росли клеточные культуры. По двору института прогуливали собаку, 70 % крови которой было замещено на перфторан. Через полгода эта собака принесла здоровых щенков. После 2000 экспериментов на животных 26 февраля 1984 г. Фармкомитет СССР дал разрешение на проведение 1-й фазы клинических испытаний. 15 марта 1985 г. было дано разрешение на проведение 2-й фазы клинических испытаний препарата Перфторан «в качестве кровезаменителя с функцией переноса кислорода в лекарственной форме — эмульсия во флаконах... Испытания провести в следующих клинических учреждениях: Главный военный клинический госпиталь им. Бурденко (300 флаконов), Военно-медицинская академия им. Кирова (300 флаконов), кафедра Детской хирургии 2-го Московского Ордена Ленина Государственного медицинского института (200 флаконов), Институт хирургии им. Вишневского (300 флаконов), Институт трансплантологии (300 флаконов), Днепропетровский Медицинский институт (300 флаконов)... в каждом учреждении не менее, чем на 50 больных. ...Поручить разработчику препарата обеспечить указанные клиники копией решения Фармкомитета, утвержденной инструкцией по второй фазе клинических испытаний, паспортом — спецификацией с указанием результатов контрольных анализов (и пр.)...» В ходе этих испытаний особо впечатляющие результаты были получены при хирургических операциях на «сухом» сердце, когда организм снабжается кровью посредством аппарата искусственного кровообращения, а сердце омывают и перфузируют отдельно. Перфузия перфтораном дала прекрасные результаты. Еще до получения разрешения на клинические испытания перфторана в качестве частичного кровезаменителя на людях, в Москве шестилетняя девочка была сбита троллейбусом. С переломами в тазобедренной области и травмой головы она была доставлена скорой помощью в ближайшую детскую больницу. Там ошиблись с группой крови — перелили не ту кровь. Смерть казалась неизбежной. Врачи, ежедневно видящие эти страшные картины, были готовы смириться с неизбежностью. Родители, не покидавшие больницу, эту мысль отвергали. Был собран консилиум. Профессор, детский хирург, друг Феликса Белоярцева, профессор В. А. Михельсон сказал: «Последняя надежда — у Феликса есть какой-то препарат...». Консилиум с участием зам. министра Здравоохранения, детского хирурга профессора Ю. Ф. Исакова, постановил «по жизненным показаниям, просить проф. Белоярцева...» Белоярцев услышал просьбу по телефону — бросился в автомобиль — от Пущино до Москвы около 120 км — он привез две ампулы перфторана. В Пущино у телефона остался Маевский. «Что делать, позвонил через некоторое время Белоярцев, - она жива, после введения первой ампулы, кажется, стало лучше, но наблюдается странный тремор?» (дрожь) «Вводи вторую!» — сказал Маевский. Девочка выжила. Ее снимали в кино, когда ей было около 16 лет. Весной 1985 г. работы по производству и испытаниям перфторана были выдвинуты на соискание Государственной премии СССР. По нормам, в коллективе, выдвигаемом на премию, должно было быть не больше 12 человек. В числе кандидатов на лауреатство, кроме химиков, синтезировавших все компоненты, были три основных создателя перфторана: Белоярцев, Маевский, Исламов. Нет! Не надо было это делать! Не надо делить лавры! При дележе пробуждаются темные силы. Летом 1985 г. Пущино наполнилось зловещими слухами. «Это преступники!» — кричали возбужденные люди. «Они испытывают свои препараты на умственно-отсталых детях в детских домах! От их препарата в Афганистане погибли сотни наших раненых! Они вводят в кровь пациентам нестерильные препараты и заражают больных! Белоярцев отнимает у сотрудников деньги, чтобы устраивать банкеты!» На закрытый для посторонних Ученый совет нашего института, собранного для рассмотрения конфликтной ситуации в лаборатории Ф. Ф. Белоярцева, пришел С. Б. Польазизов — тот самый сотрудник КГБ, заместитель директора Пущинского Научного центра, против назначения которого неосторожно протестовал Иваницкий. Борис Вепринцев спросил его «А Вы-то зачем пришли?». «Знаете ли, сказал, приятно улыбаясь, СБ., - дело очень интересное...» На этом Совете часть сотрудников лаборатории высказывала претензии к Ф. Ф. Однако никаких «ужасов» с испытанием на детях и раненых упомянуто не было. На начало октября в Пущино был назначен большой симпозиум, посвященный применению перфторуглеродов в медицине. Там можно было надеяться выяснить истину. Однако, приказом Ю. А. Овчинникова симпозиум был запрещен почти накануне открытия. КГБ активно включилось в расследование (ими же, как потом оказалось, распространяемых слухов).

Представители КГБ вызывали к себе сотрудников на многочасовые допросы. Их интересовали лабораторные журналы, с протоколами испытаний и измерений, они получили письма — жалобы сотрудников, у которых Белоярцев «изъял» часть премии, выясняли куда пошли деньги. Их интересовал расход спирта в лаборатории. Они полагали себя компетентными во всех вопросах. Сказался опыт многих десятилетий Советской власти. Без законных оснований и предъявления официальных документов на право допроса они терзали сотрудников. Это ладно, это их обычай. Но и сотрудники не протестовали и послушно отвечали на их безграмотные и беспардонные вопросы. У Маевского потребовали лабораторные тетради. И он отдал их, что сделало невозможным продолжение ряда исследований. Он рассказал им не только об успехах разработки перфторпрепаратов, но и о всех нерешенных вопросах. Их интересовало только последнее - для «Дела». Юрий Анатольевич Овчинников В то время все происходящее казалось странным, нелепым сном. Была очевидна государственная важность проводимой работы. Было известно о принципиальных успехах. Понятно, что многие важные вопросы еще не решены, что их разрешение — дело будущего. Однако речь шла о создании препарата экстренного применения для спасения жизни, когда других способов нет. В этом случае «по жизненным показаниям» отдаленные последствия представляют проблемы второго плана. Второстепенными в силу всего сказанного представляются и все прочие обстоятельства типа взаимоотношений сотрудников, распределения руководящих постов и возможных лавров (лауреатов - увенчанных лавром). Если вернуться к понятиям тех лет - речь шла о безопасности страны - государственной безопасности. Обеспечение этой безопасности — главная официальная обязанность КГБ. А это означало максимально возможное способствование этой работе. В аналогичных случаях с явно военной тематикой принимались особые меры защиты руководителей и исполнителей таких работ от всех возможных опасностей. А тут сотрудники КГБ осуществляли травлю вместо защиты. По ходу выполнения этой работы она получала очень высокие положительные оценки Комиссии Минздрава, Фармкомитета и руководства АН. И вдруг... Что случилось? Почему отказалась от поддержки этой работы АН? Почему не выполняет своих обязанностей защиты государственной безопасности КГБ? Кто дал команду, откуда пошел поток лжи? Ответы на эти вопросы представляют не только частный интерес. В начале этого очерка было отмечено, что история с разработкой перфторпрепаратов — иллюстрации состояния государственных учреждений, системы руководства наукой в последний период существования СССР. Мне представляется символом всего этого периода личность вице-президента АН СССР академика Ю. А. Овчинникова. Он был инициатором этих работ. Он же несет основной груз ответственности за трагический финал всей этой истории. Человек ярких талантов Ю. А., в моих глазах символическая фигура - почти идеальный портрет руководящего партийно-административного деятеля последних лет существования СССР. Он вполне мог быть председателем Совета Министров или даже Генеральным секретарем КПСС. Блестяще окончив химфак МГУ, он очень быстро сделал «научную карьеру» — прошел все стадии от секретаря бюро ВЛКСМ и секретаря партбюро, зам. директора престижного научного Института биоорганической химии АН СССР, в очень раннем возрасте был избран в члены-корреспонденты и в академики. Подолгу бывал в заграничных командировках, где установил дружеские контакты с выдающимися биохимиками и химиками мира. Ощущение безграничной власти пришло к нему с ростом калибра занимаемых им административных постов. Долгие годы он был всесильным вице-президентом АН СССР, управляя всеми химическими и всеми биологическими исследованиями Академии. Ему в значительной степени обязаны мы относительно высоким уровнем молекулярно-биологических исследований в стране. Ему обязаны мы также и пренебрежением и отставанием многих других направлений. Он был артистичен и эффектен. Но он не чувствовал ограничений, свойственных истинной науке. Статья Г. И. Абелева «Этика - цемент науки» вызвала у него гнев, обрушившийся на опубликовавший статью популярный журнал Химия и Жизнь (см. подробнее в книге Г. И. Абелева «Очерки научной жизни» [30]). Красуясь и смеясь, рассказывал он в большой аудитории о соревновании с западными лабораториями — кто быстрей определит аминокислотную последовательность в белке — бактериородопсине. Узнав, что его могут опередить, он специально опубликовал несколько фрагментов с неверной последовательностью. И пока «они» разбирались - мы завершили секвенирование (определение последовательности). Он был тесно связан с самыми высокими инстанциями КПСС и КГБ. Он мог все. От него зависело продвижение по службе и по степеням множества людей. От него зависели в конце концов выдвижение и выборы в академики и члены корреспонденты. От него зависело финансирование институтов и отдельных исследований, предоставление им валюты и уникальных приборов. Он был всевластен.