Журнал «Новый мир»
Шрифт:
* * *
Как француз, посвятив Ламартину книгу Акварельных стихов, как сквозь забытье Возвращая реальность былому мигу, «Тот, кого забывают» назвал ее, Так и я, ради Батюшкова к туману Обращаясь морскому, морской волне, Разглядел бы его там, подвел к дивану: Сядь, поверь, улыбнись, не противься мне. Я сказал бы ему, как стихи бывают Заразительны лет через двести, как, В плащ закутавшись, тот, кого забывают, Нестерпимо любим, уходя во мрак, Как докучлива жизнь без его элегий, Обезвожен и безблагодатен день, Знать не знающий об итальянской неге. Оглянись, помаши мне рукою, тень. Уточнение
По прихоти своей скитаться здесь и там, Но так, чтобы тебя не забывали дома И чтобы по твоим дымящимся следам Тянулась чья-то мысль, как в старину солома, И чтобы чей-то взгляд искал тебя вдали И сердце чье-нибудь, как облако, летело, Чтобы сказать тебе среди чужой земли Все, что сказать оно боялось и хотело. Скитаться здесь и там по прихоти своей, Но так, чтоб чья-то тень была с тобою рядом И ты ей показать мог стаю кораблей, Плывущих вдалеке, в бинокль, большим форматом, Иль, в каменный театр спустясь, где Ипполит Бежал из дома прочь — и вдруг вздымались кони, Присесть с ней на скамью, где ящерица спит, И уточнить судьбу, читая по ладони. * * *
Обратясь к романтической ветке, Поэтической ветке родной, Столько раз ради трезвости меткой Из упрямства отвергнутой мной, Я сказал бы им, братьям горячим, Как мне пусто и холодно тут! Я не лью свои слезы, я прячу. Дайте плащ поносить! Не дадут. — Надо вовремя было из комнат На корабль трехмачтовый взбегать, Незаметною ролью и скромной Не пленяться, обид не глотать, Надо было не чашку и блюдце И не скатерть любить на столе, Надо было уйти, отвернуться От всего, что любил на земле. — Дорогие мои, не судите Так же быстро, как я вас судил, Восхищаясь безумством отплытий, Бегств и яркостью ваших чернил, Мне казалось, что мальчик в Сургуте Или Вятке, где мглист небосвод, Пусть он мной восхищаться не будет, Повзрослеет — быть может, поймет. — Надо было, высокого пыла Не стесняясь, порвать эту сеть, Выйти в ночь, где пылают светила, Просиять в этой тьме и сгореть. Ты же выбрал земные соцветья И огонь белокрылый, дневной, Так сиди ж, оставайся в ответе За все слезы, весь ужас земной. * * *
Поскольку я завел мобильный телефон, — Не надо кабеля и проводов не надо, — Ты позвонить бы мог, прервав загробный сон, Мне из Венеции, пусть тихо, глуховато, — Ни с чьим не спутаю твой голос: тот же он, Что был, не правда ли, горячий голос брата. По музе, городу, пускай не по судьбам, Зато по времени, по отношенью к слову. Ты рассказал бы мне, как ты скучаешь там, Или не скучно там, и, отметя полову, Точнее видят смысл, сочувствуют слезам, Подводят лучшую, чем здесь, под жизнь основу? Тогда мне незачем стараться: ты и так Все знаешь в точности как есть, без искажений, И недруг вздорный мой смешон тебе — дурак С его нескладицей примет и подозрений, И шепчешь издали мне: обмани, приляг, Как я, на век, на два, на несколько мгновений. Кто с чем
Омри Ронену.
Мандельштам приедет с шубой, А Кузмин с той самой шапкой, Фет тяжелый, толстогубый К нам придет с цветов охапкой. Старый Вяземский — с халатом, Кое-кто придет с плакатом. Пастернак придет со стулом, И Ахматова с перчаткой, Блок, отравленный загулом, Принесет нам плащ украдкой. Кто с бокалом, кто с кинжалом Или веткой Палестины. Сами знаете, пожалуй, Кто — часы, кто — в кубках вины. Лишь в безумствах и в угаре Кое-кто из символистов Ничего нам не подарит. Не люблю их, эгоистов.* * *
Я их знаю, любителей самых Мрачных выводов: жизнь не мила. Что же надо им в сплетнях и дамах, Звоне рюмок и блеске стола? Почему они вина смакуют, Руки так потирают, скажи? Тем мрачнее скорбят и тоскуют, Про обман говорят, миражи. Мне бы так, как они, разбираться В табаках и сортах коньяка И в меню глубоко погружаться, Про себя улыбаясь слегка. Между прочим, немецкий философ, Пессимизмом смутивший свой век, Тоже в жизни вальяжен и розов Был и благ не чуждался, и нег. Я их знаю, любителей фразы, Спекуляций на горе и зле, Но цветок полевой, желтоглазый Значит больше на этой земле И в несчастье скорее поможет, Так на летнее солнце похож. С обобщеньями он осторожен, В философские дебри не вхож. Высоцкий
Начало см. «Новый мир», 2000, № 11, 12.
Полностью книга выходит в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия».
Своя заграница
Год семьдесят третий начался для Высоцкого с написания последних песен. Последних — не в буквальном смысле, конечно, — зачем торопиться туда, куда мы все равно приедем? — а в плане жизненно-композиционном. Сколько имеется уже в наличии песен и стихов? Триста? Четыреста? Статистикой заниматься некогда и неохота — дело не в количестве, а в результате.
Насчет театра наступила полная ясность. Он из него уходит — в душе заключает такой тайный договор с самим собой. То есть играть он будет — сколько хватит терпения у него и у Таганки. И играть честно, по-другому просто не получится, на ослабленном нерве, с прохладцей ничего делать ему пока не удавалось. Но сердце совершило выбор между двумя страстями — слово теперь важнее игры, поэт стоит впереди актера:
Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила, — Не затем, что приспичило мне, — просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела.