Прямо в центре комнаты на ковре лежала Марина, словно сломанная кукла. Ее волосы растрепались, юбки разметались вокруг и задрались, обнажая стройные лодыжки. Ее глаза были закрыты, лицо белое, как снег. Она была в глубоком обмороке. Рядом с ней сидела Агнешка, прижимая к груди голову девушки. Она раскачивалась взад-вперед, гладя ее по волосам, и плакала, тихо скуля, как собака. От этого плача у Анны Степановны кровь застыла в жилах.

В углу у комода стояла бледная перепуганная горничная. На полу у ее ног лежали осколки фарфорового кувшина для умывания. Она подняла голову и, встретившись взглядом с Анной Степановной, быстро запричитала:

— Я не виновата, барыня! Кувшин из рук выскользнул и разбился! А барышня как возьми, как закричи! А потом — хлоп на пол! Я не виновата!

Ее сбивчивая речь словно привела Анну Степановну в чувство. Она кивнула ей на дверь, мол, пошла вон отсюда. Затем быстро подошла к лежащей на полу дочери и опустилась на колени рядом с ней.

— Быстро несите соли! Пошлите за доктором! Да ступайте же прочь! Не видели, что ли обморока ни разу?! — обратилась она к слугам, толпящимся в дверях. И уже к мужу, переминающемуся на пороге с ноги на ногу. — Уведите детей, Александр Васильевич. Негоже им тут быть.

— Дай мне, — Анна Степановна протянула руки к дочери, но к ее удивлению Агнешка лишь взглянула на нее через голову Марины и даже не пошевелилась. Анна Степановна удивленно и зло уставилась на нее в упор. Старая, видимо, тоже рассудком тронулась — не отдать в руки матери ее собственное дитя? Но сейчас было не время и место для споров, поэтому женщина поменяла тон своего голоса на более мягкий, решив все разбирательства отложить до поры. — Дай мне ее. Пожалуйста.

Нянечка медленно передала в руки матери Марину, как можно более бережно устроив ее голову на сгибе локтя женщины, словно девушка была из хрусталя, что мог разбиться при любом неосторожном движении. Анна Степановна взглянула в безжизненное лицо дочери, лишенное малейших красок. Женщина нежно отвела ладонью прядь волос с лица с дочери и покрепче прижала ее к себе. За что ей такие муки, Господи? Слушала бы мать, сейчас все было бы иначе.

— Доля, видать, такая у ней, барыня, — тихо сказала сидевшая рядом Агнешка, и Анна Степановна смутилась, осознав, что произнесла последние слова вслух. Она отвернулась и обратилась к Парамону, стоявшему у порога в ожидании ее приказов и пожеланий:

— Позови лакеев, барышню перенести в постель надо. Что там доктор?

— Послали-с, барыня. Скоро будут.

Анна Степановна вновь перевела взгляд на лицо дочери. Его неестественная бледность пугала ее до дрожи в коленях. Марина вдруг показалось ей мертвой, лишь мерно вздымающаяся грудь при слабом, еле уловимом дыхании доказывало ей, что это отнюдь не так.

— Абы горячки не было, — проговорила Агнешка. — Дзитятко мое, такое перажыць!

— Типун тебе на язык! — разозлилась Анна Степановна. — Накличешь еще, старая!

Марину аккуратно перенесли в постель и сняли платье, нижние юбки и корсет, оставив лишь в сорочке. Принесенные нюхательные соли из обморока ее не вернули, лишь веки слегка потрепетали, но так и не поднялись. Это еще больше усилило страх Анны Степановны за жизнь дочери. Она впервые сталкивалась с таким глубоким обмороком и понимала, что это не к добру. И зачем только возник в их жизни князь Загорский? Зачем Господь свел этих двоих вместе?

Опасения женщины о здоровье дочери вскоре подтвердились. Осмотревший девушку доктор сообщил домашним, собравшимся в диванной и ожидающей его вердикта, что, судя по всему, у той началась нервная горячка.

— Жар довольно силен, — отрывисто говорил доктор, протирая платком очки. — Я останусь на ночь рядом с больной. Мне нужен человек в помощь. Приготовьте также простыни да холодную воду. И молитесь. Молитесь, ибо все сейчас в руках Господа.

Марина медленно возвращалась из страны снов на грешную землю. Ее веки показались ей такими тяжелыми, что она открыла глаза с большим усилием, преодолев желание снова сомкнуть их и продолжить свой сладкий сон. Потом она потянулась, разминая затекшие во сне члены, и внезапно замерла, застыв, глядя в потолок. Вернее, в балдахин кровати.

Марина рывком села и огляделась. Она была отнюдь не своей комнате в доме на Морской. Она была в спальне флигеля в имении Арсеньевых. Она повернулась и заметила, что постель рядом с ней сбита, а в подушке рядом остался след головы. Протянула руку и медленно потрогала подушку, словно не веря своим глазам.

О Боже, Боже, Боже! Марина в одном прыжке покинула постель, стремясь осмотреть оставшиеся комнаты во флигеле. Он должен быть где-то рядом, ведь соседняя подушка в постели еще хранила его тепло.

В салоне она резко остановилась, почуяв знакомый аромат сигарного дыма. Двери в комнату были распахнуты настежь, впуская прохладу извне, из сада, и она заметила в темноте белеющую рубашку да маленький красный огонек. Не веря своим глазам, она быстро преодолела расстояние в несколько шагов, что разделяли их, и почти с разбегу, опустившись позади него на колени, обняла его, крепко прижавшись щекой к его широкой спине, вдыхая до боли знакомый запах его тела. Он даже не вздрогнул от ее резкого появления, а лишь положил свою свободную ладонь на ее сомкнутые руки у себя на груди.