Он ушел. Она осталась одна.

Кавказ, 1838 год.

Он с трудом поднял голову и посмотрел на звезды на темном ночном небе. Из глубины его ямы они казались такими далекими и неприступными. Луны не было видно с его места, но он знал, что она сейчас в небе, уж слишком светло было в яме.

Правый глаз почти ничего не видел, осмотреть бы его, но он боялся дотрагиваться до него, ненароком не испортить бы чего. Кровь на лице уже начала застывать, стягивая кожу неприятной коркой. Он даже думать не хотел о том, как будет выглядеть в итоге, когда эти заскорузлые кусочки будут отваливаться, оставляя следы ран. Вот и закончилась твоя красота, любимец дам, невесело усмехнулся он.

Он попытался вытянуть ногу вперед, чтобы занять более удобное положение, но это движение отдалось болью во всем теле, особенно в предплечьях и спине, куда эта проклятая кошка легко дотягивалась своими когтями. Он вдруг вспомнил о ранах и отодвинулся от стенки ямы, на которую опирался. Пусть сначала кровь, сочившаяся по спине, немного подсохнет. Не хватало еще занести Антонов огонь в вены.

Звезды в вышине подмигивали ему игриво, и он вспомнил, как когда-то говорил Марине, что если смотреть на них, вспоминая друг друга, можно мысленно почувствовать рядом присутствие любимого человека. Интересно, помнит ли она об этом? Помнит ли она вообще о нем?

Он снова почувствовал, как на него наваливается тоска, захватывая в плен его душу. Помнят ли о нем там, в далеком Петербурге? Прошло уже два лета, как он тут, в этом небольшом горном ауле на двадцать саклей. Два неимоверно длинных года…

Сверху на него посыпалась земля, и он поднял голову, стремясь определить, кто там, на поверхности, и с какими намерениями прибыл к его узилищу. Звездное небо заслонила маленькая голова, и он расслабился. Джамаль.

— Серго, Серго! — громким шепотом позвал он, наклонившись к яме, вглядываясь в ее черноту.

Сергей откликнулся также шепотом, чтобы не привлечь к ним обоим лишнего внимания. Сейчас это было совсем не к чему. Джамаль повернулся на его голос, потом неловко размахнулся и бросил вниз небольшой сверток. Он упал прямо рядом с Сергеем, и тот, даже не двигаясь с места, протянул руку и взял его. В нем были две пресные лепешки, небольшой сосуд с водой и плотненький маленький сверточек. Ханка [254] , определил Сергей и не ошибся.

— Надо, Серго. Дина сказала, что боли нет тогда, — прошептал Джамаль, заметив, как замер русский, развернув сверток. — Надо.

— Иди, — сказал Сергей мальчику. — Иди, а то хватятся тебя еще.

— Отец очень зол, — прошептал Джамаль вглубь ямы. — Он очень любил Зару. Грозится убить тебя.

Сергей пожал плечами и только потом сообразил, что мальчик не может видеть его движения.

— Либо она, либо я. Я умирать не хотел, — и после недолгого молчания добавил. — Иди же, Джамаль.

Мальчик и так многое сделал для него, ему вовсе не хотелось, чтобы его застали у ямы сейчас, когда его отец так зол на Сергея. Именно он, видимо, подвергаемый приступами совести настоял на том, чтобы раненого русского забрали с собой, несмотря на все увещевания отца, что тот уже не жилец. Джамаль настаивал на том, что он в долгу перед русским, ведь тот спас ему жизнь. Именно этот довод, ведь Джамаль был единственным сыном и наследником, заставил Исмаила переменить свое решение, и раненого забрали с собой. Тем паче, что несли его же свои соотечественники, взятые в полон. Исмаил увел с собой и несколько женщин из аула, которые в пути хоть как-то ухаживали за раненым. Ему были необходимые женские руки в доме в помощь своим домашним. Так почему же не взять их из тех неверных, что пошли на сговор с русскими?

— Ты зря тратишь свое время, сын, — твердил Исмаил сыну на каждой стоянке. — Твой русский не доживет до следующего рассвета.

Но на его удивление русский не только дожил до утра, но и живым добрался до аула, несмотря на все неудобства дороги для столь тяжелораненого. Там его уже приняла в свои руки Мадина, младшая жена Исмаила, славившаяся своим целительным искусством на всю округу. Из-за ее красоты и дара врачевания он и взял ее в жены, несмотря на то, что ее род был беден и незнатен, да и под русскими ходил долгое время, за что и пострадал, потеряв почти всех мужчин.

Джамаль и тут сумел уговорить отца не помещать пока раненого с остальными русскими в сарае, продуваемом ветрами и с худой крышей, а положить в домике для слуг, чтобы позднее, если он поправится направить в жилье для пленников. Исмаил, довольный полученной добычей и малыми при этом потерями в людях, милостиво разрешил, особенно после того, как Джамаль обратил его внимание на положение русского:

— Видел, отец, как они бережно ходили за ним? Значит, не последний человек он у себя на родине. Да Мурат с него несколько колец снял и цепь золотую с крестом. Пусть поправится, узнаем его имя, за выкуп отдадим. Хороший выкуп будет!

Но русские пленники не назвали Исмаилу имя раненого, как он не допытывался. Они были простые солдаты, мелкая рыбешка для бека [255] , могли и не знать имя офицера, и он оставил их в покое. Тем паче, не хотел портить их вид — он планировал продать их в соседние аулы и Абдулу-бею. Тот перепродавал пленников в турецких землях. Дело это было, конечно, опасное, ведь хан всей русской земли серьезно взялся за искоренение работорговли — за работорговцами, словно, охота велась, и казаки жестоко расправлялись с ними в случае пленения. Но деньги, получаемые от продажи людей, выходили хорошие, и риск, на который шли торговцы, был оправдан.