— Разве ты мог иначе? — уже захмелев, доказывал Павел другу. — Не было иного выхода, совсем. Все так… так странно, так запутанно.

Загорский ничего не отвечал ему, с усмешкой в уголке рта наблюдая за пьяным другом. Его же в этот вечер алкоголь совсем не хмелел, словно его боль, свернувшаяся где-то в глубине груди, не давала ему забыться. Он аккуратно поглаживал папку, которую ему передал Арсеньев спустя время после разговора с Мариной. Эту небольшую папку нашли при выносе мебели из флигеля. Сергею даже не надо было открывать ее, чтобы узнать, что внутри, он и так знал это. Его собственные рисунки, где единственной моделью была она.

Через некоторое время, когда Арсеньев под воздействием выпитого заснул прямо в кресле, нелепо откинув голову назад и приоткрыв рот, Загорский накинул на плечи мундир и, взяв в одну руку папку, а в другую бутылку с бренди, вышел прочь из дома. Луна заботливо освещала ему путь, но даже без ее помощи он нашел бы дорогу сюда, к этому пустому флигелю с темными глазницами окон. Сергей бросил папку наземь и направился в дом, легко толкнув плечом приоткрытую дверь.

Так было странно сейчас стоять здесь, в этой темной и пустой комнате, которая недавно была полна счастья и любви! Он закрыл глаза и воскресил в памяти всю обстановку в комнате и ту, что разделила с ним те дни здесь. Он словно наяву услышал ее счастливый смех, ее голос, ее ладони коснулись его лица.

«…. — Я пойду наперекор всему миру, лишь бы быть рядом с тобой. Лишь бы ты любил меня…», донеслось до Сергея из того времени, которое уже никогда вернуть. Пусть будет счастлива, подумалось ему, пусть только она будет счастлива. Впервые он готов был жертвовать собой, своими желаниями ради другого человека, несмотря на то, что это разрывало его душу на куски.

Сергей вдруг наклонил бутылку, разливая бренди на пол, потом двинулся по всем комнатам, оставляя за собой алкогольную дорожку. Потом присел на корточки и, отставив в сторону пустую бутылку, ударил кресалом, выбивая искры. Бренди моментально вспыхнул ярким огнем, что быстро побежал по комнатам по оставленному Сергею следу. Затем он стал постепенно распространяться, словно радуясь предоставленной ему свободе, перекидываясь на доски пола и стен, пожирая остатки портьер на дверях в спальню, остатки штофной материи на стенах. Загорский довольно рассмеялся, видя, как огонь начал медленно захватывать все больше и больше территории, обжигая его кожу жаром. Пусть все горит! Пусть превратиться в пепел, в прах, как умерла его любовь, его история…!

Жюли проснулась в середине ночи, словно от толчка. Она хотела было перевернуться на другой бок, но замерла, вдруг заметив, как светло в комнате. Она рывком села в постели и взглянула в окно, а заметив яркое зарево в саду, мигом скатилась с кровати и, накинув шаль и домашние туфли, поспешила выйти из дома.

Боже! Пожар! Пожар, крутилось у нее в голове, и она побежала на огонь, заметив вдалеке многочисленные силуэты людей на фоне огня. Она заметила, что горит флигель, но почему-то никто не делает ни малейшей попытки погасить огонь. Это привело ее в недоумение и вызвало злость на Павла — где он сейчас, пришел ли в себя. Ведь без хозяина почему-то даже с пожаром дворовые не могут справиться.

Не успела Юленька подумать так, как со всего маху налетела на широкую спину мужа. Тот поддержал ее и уберег от падения.

— Что ты здесь делаешь? — удивился он. Юленька откинула со лба волосы и раздраженно спросила его:

— А что делаешь тут ты? И почему все они, — она обвела рукой дворню, стоявшую в отдалении и не делающую ни малейшей попытки погасить пожар. — Почему они ничего не делают? Отчего загорелось? Не ваша ли выходка, мой супруг? — добавила она едко. Он покачал головой и отступил в сторону, открывая ее взгляду широкоплечую фигуру, что отчетливо была видна на фоне ярко пылающего огня.

— О Боже! — прошептала она, прижав руку ко рту. Арсеньев же потянул ее назад за руку, проговорив:

— Не стоит его корить, прошу тебя, не сейчас. Мы все равно хотели разрушить флигель и поставить новый. Дворовые не дадут огню перекинуться на другие постройки, я расставил их вкруг огня.

Жюли покачала головой. Ее глаза были прикованы к Загорскому, что стоял чуть ли не в огне. Со своего места она отчетливо видела, как он достает из папки рисунок, долго смотрит на него, словно вбирая по крупицам в свою память мельчайшую деталь из нарисованного, а потом кидает бумагу в огонь на растерзание тому. Иногда он проводил по рисунку пальцами, будто гладил ласково. Но было неизменно одно — один за другим многочисленные рисунки из папки отправлялись прямо в огонь, пожирающий их.

Юленька заметила слезы на лице Загорского и вдруг зачем-то, сама не зная отчего, метнулась к нему. Арсеньев же вцепился в ее руку и удержал ее.

— Не надо, дорогая, не ходи к нему сейчас, — Павел взял ее за руки и прижал к себе. — Не стоит его сейчас трогать. Я даже не уверен, что он сейчас осознает, что не один тут.

Жюли уткнулась лицом в рубашку мужа, скрывая собственные слезы, а тот гладил ее по голове. Им обоим было до слез жаль человека, который сейчас так безжалостно уничтожал все, что связывало его с далеким прошлым, в котором он был так счастлив.

Павел видел, как тяжело сейчас его другу, и с горечью понимал, что не в силах ему помочь ничем. Как и тогда, когда Загорский узнал о смерти своих родных. Только теперь было все гораздо хуже. Потерянное будет вечно у того перед глазами, и не в воспоминаниях, а наяву. Как при этом могут затянуться эти страшные раны?

Так Арсеньевы и стояли, наблюдая за огнем и мужчиной, уничтожающим рисунки, созданными его рукой. Затем, когда папка опустела, Загорский бросил и ее в огонь, а после развернулся и направился к дому, мимо них, даже не поворачивая к ним головы, словно ничего не видя рядом с собой. И Павел поразился пустоте, которую заметил в глазах друга, и ужаснулся ей. Нет, решил он, сейчас будет все гораздо страшнее, чем тогда.