— А ну, дед, показывай-ка свои сто мешков!

Старик подчинился, повел в балку и указал место, где закопал хлеб. Зерно реквизировали. Когда мешки грузили на хозяйские же телеги, Свешников не удержался и сострил:

— Эх, легко на них ехать будет: коровьим маслицем, родименькие, смазаны.

Только теперь узнал хозяин своего давнего гостя. Злобно сверкнул глазами и весь как-то сник...

Сели выйти в Сальскую степь и припасть к ней ухом, можно услышать, как дышит земля: растут озимые, шуршат, пробиваясь к солнцу, степные травы. И еще можно уловить тревожный топот коней, не заглушенный вереницей далеких лет. То там, то здесь застыли в степи обелиски над братскими могилами. Под одним из них покоится прах человека героической судьбы — Федора Арсентьевича Долгополова, первого начальника милиции станицы Платовской (ныне Буденновской). Имя его стало легендой, олицетворением стойкости и верности Советской власти.

Когда вспыхнула революция, Долгополову было около пятидесяти. До этого он всю жизнь гнул спину на коннозаводчиков, бился в нужде.

...В тот день, когда в Платовской стало известно о провозглашении Советской власти, на площади собрались станичники. Пришел и Долгополов. Станичники стояли группами, курили самокрутки, взволнованно переговаривались. А над управой хлопал на ветру царский флаг.

Федор Арсентьевич принес откуда-то лестницу, поставил ее к стене, не спеша забрался на крышу и решительным жестом сорвал трехцветное полотнище.

Казаки смотрели, задрав головы, и молчали. Долгополов подошел к краю крыши, скомкал царский флаг и швырнул вниз, под ноги толпе. Рядом с Долгополовым возникла фигура Михаила Лобикова, начальника почты, того самого, который задолго до этого дня стал рассказывать станичникам о Ленине. Лобиков вытащил из-за пазухи большой кусок красной ткани, достал из кармана гвозди и молоток. И вдвоем, на глазах всей станицы, они приколотили к упругому древку алый стяг революции.

...Через несколько дней на общей сходке выбирали революционный комитет. И снова Долгополов вышел вперед, сорвал вывеску станичной управы и, неровными буквами написав на доске непривычное еще слово «Ревком», приколотил ее у входа в станичный Совет.

В Платовской установилась Советская власть, был сформирован партизанский отряд, который смог бы при необходимости встать на ее защиту. Для поддержания внутреннего порядка было решено выбрать милицию. Федора Арсеньевича Долгополова назначили старшим. Председатель ревкома Дмитрий Петрович Сорокин вручил ему наган и шашку, которой раньше позванивал урядник.

— Бери, Арсентьевич, и носи с честью.

В те тревожные годы милиции часто приходилось вступать в открытые схватки с бандитами, среди белого дня нападавшими на степные хутора, на проезжих. Приходилось брать приступом самогонщиков, которые отстреливались из винтовок и наганов. Станица походила на военный лагерь. У калиток — оседланные кони. И молодые, и старые ходили с винтовками за плечами. И, случалось, подвыпивший казачок с обнаженным клинком или винтовкой лез через плетень сводить счеты к соседу.

Звали милицию. Долгополов спешил на место происшествия.

Как-то по улицам Платовской провели шестерых белых офицеров. Разведка партизанского отряда захватила их в соседнем конезаводе. Пленных допросили, заперли в сарае. Председатель ревкома поручил милиции их охрану. На пост стали три милиционера — половина всего личного состава. Это могло показаться излишней предосторожностью, но Долгополов понимал, что его люди еще слабо подготовлены, а враг хитер.

И не ошибся. Как только наступила ночь и станица затихла, на улицах появились офицеры, скрывшиеся от партизанской разведки на конезаводе. Они шли на выручку своим. Вел их станичник по фамилии Мокрицкий. Беляки напали на часовых, связали и увезли с собой. Но случилось так, что один из милиционеров, притаившись за дверью сарая, остался незамеченным. Как только стих топот лошадей, он кинулся к колокольне, и над спящей станицей поплыл тревожный голос набата.

В ревкоме в ту ночь никто не спал. Только что созданный партизанский отряд станицы Платовской выступил в свой первый поход — отбивать увезенных станичников. Белые не выдержали натиска, отступили. Милиционеров нашли связанными в конюшне.

Нечего и говорить, что первый бой, пусть даже недолгий и легкий, дал почувствовать станичникам, что они — сила. Каждый понял: попади он в беду, можно рассчитывать на помощь товарищей.

...Однажды в ревком поступили сведения, что к Платовской подходит казачий генерал Гнилорыбов. У него пятьсот сабель и четыре полевых орудия, в отряде — кадровые офицеры, юнкера и верные Временному правительству казаки.

— Что будем делать, станичники? — спросил Сорокин.

— Встречать генерала на Маныче! Пусть назад повертает!

— Согласен, — ответил Сорокин. — Бой ему надо дать, но у него орудия, а у нас одна винтовка на троих да два пулемета всего. Вот что, хлопцы: будем держать белых, сколько сможем, а в Царицын пошлем нарочных просить помощи у Красной Гвардии. Не откажут.

Когда поднятый по тревоге партизанский отряд станицы Платовской выступил на Маныч, в другую сторону помчались, пригнувшись к седлам, два всадника — сын начальника милиции Аркадий Долгополов и его товарищ Иван Яхно. Путь их лежал в красный Царицын — волжскую крепость революции. А тем временем Долгополов собрал милиционеров и сказал: