Как видим, традиционные формы деревенских поселений не упоминаются Чжунчан Туном. Община и ее уклад практически не нашли отражения и в «помесячных указаниях» Цуй Ши. Свидетельством разложения общины служит и отмирание традиционной деревенской администрации, о чем у нас будет возможность сказать подробнее ниже. О том же говорит упадок общинного культа шэ и распространение индивидуалистичной религии в позднеханьский период.

До нас дошли и конкретные свидетельства перерастания в то время «сильными домами» рамок прежних деревень. Примером могут служить могущественные кланы Сянъяна, о которых сохранились относительно подробные сведения. В позднеханьском Сянъяне выделялись пять кланов – Пан, Ян, Цай, Ли и Си. Первые четыре принадлежали к коренному населению области, основатель пятого, Си Чжэнь, был сподвижником Лю Сю и получил от него удел в Сянъяне. Известно, что в конце II в. авторитетный член клана Пан вел хозяйство на берегу реки Мяньшуй. Один из его сыновей жил в Сянъяне, другой, вместе с большинством сородичей, несколько южнее места обитания отца. Клан Ян расселялся к юго-востоку от областного города вокруг озера; одна его ветвь проживала на северном берегу, другая – на южном. Клан Си первоначально осел в Сянъяне, но во II в. уже владел рыбными озерами к северу от города. Что же касается клана Цай, то его преуспевавший член Цай Чан (рубеж П-Ш вв.), по сообщению местной хроники, «имел прекрасные здания со стенами из зеленого камня, украшенными резьбой; было у него несколько сотен слуг и 40-50 усадеб» [Уэда, 1970, с. 25-27].

Намеченные выше тенденции развития ханьской деревни требуют уточнения в свете природных и хозяйственных особенностей различных регионов империи. В ханьском Китае можно выделить шесть основных экономико-географических районов, или зон: северные пограничные области; Гуаньчжун; равнина нижнего течения Хуанхэ (Гуаньдун); междуречье Хуайхэ и Янцзы и Цзяннань; Сычуань; районы крайнего юга (к югу от Хунани и Чжэцзяна). Разумеется, экологические условия на севере и юге, в центре и на периферии империи были неодинаковы.

В экономически ведущих районах центра местная элита формировалась в условиях большой плотности населения, интенсивного земледелия, оживленной торговли. Юг империи, несмотря на экономический подъем и приток населения с севера, оставался в целом колонизуемой страной. Еще во II в. районы среднего течения Янцзы казались северянам «презренной и ничтожной местностью» [Хоу Хань шу, цз. 53, с. 8а]. Но к тому времени и в Цзяннани сложились крупные поместья, игравшие ведущую роль в освоении новых земель и ассимиляции коренного некитайского населения. Запись позднеханьского периода повествует о том, как магнаты юго-западной окраины империи «учили» аборигенов ценить прелести цивилизации: «Поскольку многие варвары были жестоки, злобны и неучтивы, богатые люди из больших фамилий приказали выдать дурным варварам золото и ткани и пригласили их служить в домашней страже. Так варвары стали любить драгоценности и постепенно покорились власти Хань» [Чан Цзюй, с. 50]. В начале II в. служащий области Куайцзи просил своего начальника не казнить непокорного магната, поскольку это грозило мятежом горных племен [Хань шу, цз. 60, с. 1а]. Возможность быстрого расширения производства с минимальными затратами побуждала землевладельцев юга заботиться о сохранении имеющихся рабочих рук и захвате новых. Все они располагали крупными воинскими отрядами, переходившими вместе с зависимыми крестьянами по наследству.

Различия в экологической ситуации на севере и юге обусловили и различное соотношение общинной организации и уклада «сильных домов» в разных частях империи. На севере «сильные дома» вырастали из крестьянской общины, наследуя многие ее традиции. Кроме того, особенности сельскохозяйственного производства на севере, где требовались кооперация крестьянских дворов, сочетание ручного труда и использования для пахоты буйволов, препятствовали установлению полного контроля землевладельцев над деревней [Oti, 1977, с. 10]. На юге, где развивалась культура заливного риса, положение крестьян было более неустойчивым. К тому же пестрый, даже этнически неоднородный контингент подневольного люда южных магнатов не имел ни традиций, ни единства. Поместье на юге явственно противостояло общинному укладу населения горных районов.

Японский историк М. Кимура предложил оригинальный подход к проблеме регионального характера деревенского общества в эпоху Хань. Он выделил в ханьской империи две зоны, различавшиеся по типу распространенных там оросительных систем. Одна из них, названная им первичной, характеризовалась мелкими ирригационными сооружениями, контролировавшимися верхушкой местного общества. Другая, вторичная, охватывала районы, где существовали крупные оросительные системы, требовавшие контроля со стороны центральной власти. По данным М. Кимуры, первая зона соответствовала в основном территории так называемых старых уездов, появившихся еще в эпоху Чжаньго, вторая – территории «новых» уездов, учрежденных уже после образования империи, главным образом, в связи с освоением новых земель [Кимура, 1965].

Почтительный сын – это тот, кто огорчает отца и мать разве что своей болезнью.

Конфуций

Основываясь на выкладках М. Кимуры, другой японский исследователь – К. Цурума систематизировал встречающиеся в ханьских династийных историях упоминания о местных могущественных кланах по региональному признаку. Он пришел к выводу о большей концентрации «сильных домов» в старых, восходивших к древним поселениях [Цурума, 1978, с. 11]. Это может означать, что главной опорой деспотической государственности были вновь освоенные земли на востоке и юге империи. К. Цурума также проследил по регионам дифференциацию провинциальной элиты по категориям, упомянутым в источниках [Цурума, 1973, с. 9].

Приведенные данные весьма условны, поскольку отражают прежде всего субъективное мнение современников и хронистов. Критерии же квалификации «сильных домов», бесспорно, были неодинаковы в разных районах. Вместе с тем заметное преобладание наиболее общего термина «большая фамилия» для окраинных областей империи может служить косвенным указанием на недифференцированность и соответственно большую замкнутость «сильных домов» в условиях неразвитой экономики юга. Господствующий слой местного общества в центральных районах отличался более сложной структурой.

В любом случае в лице «сильных домов» мы имеем дело не с организованным и четко фиксированным слоем, но с довольно аморфной элитой, определявшейся в субъективных понятиях «могущества», «богатства», «авторитета» и т. п. На облике «сильных домов» лежит печать особой исторической двойственности. Будучи продуктом распада общинно-родового строя и развития классовых отношений, «сильные дома», как форма социальной организации, были ориентированы назад, к архаическим временам. Они моделировали себя по образцу клановой структуры доклассовой эпохи и утверждали квазиобщинный порядок. В итоге они не сумели превзойти рамки домашнего рабства, замкнутость деревенской общины, и, хотя в их укладе легко различить черты как рабовладения, так и феодализма, они не создали ни рабовладельческого, ни феодального общества и публичных институтов, соответствующих данным типам классовых отношений. На ограниченность исторических потенций «сильных домов» указывает и внутренняя слабость их организационной структуры, характеризовавшаяся сочетанием принципов иерархизма и абсолютной власти предводителя. Как следствие, ни один из них не стал созидательной силой общественного развития. Статус в раннеимператорском Китае воспринимался как формальная и отчужденная от личности величина. Личная же преданность господину так и осталась вне закона.