Катя смотрела на то, как из-под маленьких ловких пальцев с иголкой на белой салфетке возникает рисунок. И от возмущения, сжимающего внутренности, точно тисками, ей с трудом давался каждый новый вздох.

«Какие же они все омерзительные, — думала девушка. — Какие безразличные, бездушные… в скульптурах Моргана Нориша больше души, чем у этих…»

Начался дождь. Негодовала она до тех пор, пока старейшина не вытащил из пяльцев платок с портретным изображением казненного Атанасиоса. Настолько точным, что было невозможно не восхититься.

Нима — трак — ден протянул свое творение Создателю. А тот, даже не взглянув на платок, утер им лоб в капельках пота и хотел сунуть за пазуху, но Катя не позволила. Она вырвала у него портрет и прижала к себе, заявив:

— Я заберу его себе.

— Бери-бери, — милостиво позволил Цимаон Ницхи и, хлопнув в ладони, поднялся. Перед ним тут же открыли дверцы ложи, и он степенно стал спускать по лесенке на арену. За ним преданно потянулась его свита.

Катя и все прочие двинулись ко дворцу. Однако она не дошла и до сквера, обнаружила, что, видно, когда клала в задний карман джинсов, потеряла платок с портретом Тане.

Девушка повернула назад, зашла в ворота и резко остановилась.

В главной ложе осталась лишь Сарах. Теперь она плакала не таясь, не сдерживая рыданий. А рядом с ней возвышался Уриэль. В попытке утешить, он положил огромную руку на ее маленькое хрупкое плечико. Ту самую руку, которой чуть ранее отсек ее брату голову, из-за чьей смерти она сейчас плакала.

Это зрелище — палач, утешающий скобящего, так поразило Катю, что она стояла не в силах шелохнуться и выдать свое присутствие.

Уриэль сказал что-то девушке, она перестала всхлипывать и подняла на него желтые, мокрые от слез глаза. А потом произошло то, чего Катя совсем уж никак не ожидала — воин опустился перед Сарах на колени и поочередно поцеловал ее лодыжки. Когда его губы двинулись выше, Катя развернулась и побежала прочь.

На ступенях дворца стоял Цимаон Ницхи с потемневшим лицом и яростно сверкающими глазами. Рядом с ним по правую руку Наркисс и Нима — трак — ден, слева Вильям. Несколько старейшин сгрудились у подножия лестницы.

— Где искать? — возопил Создатель. — В воздухе, где же еще!

У девушки перехватило дыхание.

«Он знает про Лайонела», — поняла она.

Цимаон Ницхи заметил ее и, наградив убийственным взглядом, говорившим: «С тобой я разберусь позже», обвел, всех присутствующих, после чего взревел:

— Где Уриэль?

— Надо полагать, с вашей младшей дочерью, — услужливо подсказал Наркисс.

Цимаон Ницхи плотно стиснул зубы.

— За такую клевету, Наркисс, можно и поплатиться.

— Я с радостью, — усмехнулся тот. — Если то, конечно, клевета.

Сама не понимая, что делает, Катя выступила вперед:

— Он был на трибунах, помогал искать мой платок.

Создатель приподнял бровь.

— И конечно, нашел?!

Девушка нерешительно кивнула.

— Лжет, — определил Наркисс и, вынув из-за пазухи платок, помахал им в воздухе.

Из-за угла показался Уриэль, чуть позади него Сарах. Одного взгляда на порозовевшие щеки девушки было достаточно, чтобы кое-что понять. И ее отец, не являясь глупцом, понял.

Цимаон Ницхи жестом подозвал к себе дочь и, когда та приблизилась, наотмашь ударил по лицу.

При этом он не смотрел на нее, взгляд янтарных глаз был прикован к лицу Уриэля. У того при пощечине предательски дрогнули губы.

Катя, затаив дыхание, ждала, что предпримет Создатель, но он, всегда быстрый на расправу, отчего-то медлил.

Наконец, Цимаон Ницхи приказал дочери: «Не разводи сырость!» и указал ей на двери дворца. Затем обратился к Уриэлю так спокойно, как будто ничего не случилось:

— Лайонел в городе. Доставить его ко мне!

Воин в знак согласия наклонил голову, Создатель вместе с тибетцем и Вильямом зашагал вверх по лестнице. Уриэль испарился в ту же секунду. На блестящих от влаги ступенях, выложенных драгоценными камнями, осталась лишь Катя и Наркисс. Тот вложил ей в руку платок и не без удовольствия промолвил:

— У всех у нас есть слабые места, не так ли?

Девушка вытаращила на него глаза. Только сейчас до нее вдруг дошел смысл виртуозно разыгранной старейшиной сценки.