– Федор Иванович? Это я, Дружинин. Надо проследить, чтобы его не кремировали!

– Кого, Андрей?

– Крамаренко! Он не воспитывался в детском доме в Твери! Здесь вообще не помнят такого человека! Значит, и рана в его груди действительно огнестрельная!

Удалов выглядел уставшим. Сидя в кресле, вытянул ноги и положил их на стул. Дружинин сидел рядом, теребя в руках свернутую трубкой газету.

– С его огнестрельной раной все ясно, Андрей. Он ее получил в «Антитерроре».

– Он же говорил…

– Он это жене своей говорил, Андрей. Чтоб без подробностей и чтоб это ей не показалось слишком страшно – потому и соврал про детдом. Кстати, – вспомнил Удалов, – с этим детдомом какая-то чепуха получается. Я просмотрел бумаги, которые остались после Крамаренко: получается, что он действительно из детдомовских.

– А там о нем даже упоминаний нет. Может, другой какой-то детдом, не тверской?

– В том-то и дело, что тверской. Нестыковочка. Ты понял?

– Пока нет.

– И я, – невесело засмеялся Удалов. – Получается так, что он вроде бы ниоткуда взялся. Вот чудеса.

Он вздохнул.

– Его действительно готовили к кремации. Хорошо еще, мы успели – снимочки сделали, отпечатки пальцев сняли.

– Зачем?

– На всякий случай. Кстати, медэксперты подтвердили, что рана у него в груди огнестрельная. И на щеке – тоже след от пули.

– На щеке? – нахмурился Дружинин, вспоминая.

– Ну помнишь, он еще рассказывал, что он потому и в живых остался, что его ранили в щеку на задании и он из-за этого не полетел в Африку, где вся их группа погибла.

– Да, припоминаю теперь, – пробормотал Дружинин. – Вот бы у его жены про этот след на щеке спросить.

– А-а, брось, Андрей. Он все от нее скрывал, как я понимаю. Немногословный был парень.

Удалов прикрыл глаза.

– Я могу идти, Федор Иванович?

– Иди, Андрей, – ответил Удалов и, помедлив, добавил: – А Шаповал-то подал рапорт об уходе.

– Отпустите? – осведомился Дружинин.

– Не имею права удерживать.

Дружинин вышел из кабинета. Шаповала он разыскал в спортзале.

– Тренируешься? Тебе оно теперь вроде ни к чему.

– Почему? – удивился Шаповал.

– Так ведь уходишь.

– Ухожу, – спокойно подтвердил Шаповал.

– А мне почему не сказал?

– Я тебе говорил.

– Я подумал – ты не всерьез.

– А я всерьез. Это ты слушал вполуха.

– Причина какая?

– И это говорил.

– В самом деле Светлана?

– Да, – ответил Шаповал и посмотрел внимательно на друга. – Ты ведь говорил, что не против.

– Это вам решать. Тебе и Светлане. Ты с ней переписываешься?

– Да.

– И уже все решили между собой? – ревниво спросил Дружинин.

Шаповал рассмеялся:

– И об этом, Андрюха, я тебе говорил. Она пока даже не догадывается о моих планах.

Дружинин опешил.

– Так куда же ты уходишь, Толик, если еще ничего не решено?

– За свое счастье надо бороться, – наставительно произнес Шаповал. – Если я буду здесь, за забором, сидеть, мне счастья в жизни не видать.

– Отчаянный парень, – признал Дружинин.

– Да, этого у меня не отнять.

– И трепло.

– И это бывает.

– А самомнения – на десятерых хватит.

– Вот-вот.

Шаповал пребывал в благодушном настроении и, похоже, был готов простить другу любую критику.

– У тебя уже чемоданное настроение.

– Да, Андрей. Еще недельку мои бумаги походят по инстанциям – и я вольная птица.

– На свадьбу-то пригласишь?

Шаповал засмеялся и обнял друга.

– Ну что ты? – сказал он. – Что ты, в самом-то деле?

– Просто жаль расставаться с тобой, – признался Дружинин. – Потому и психую.

Они всегда были вместе – на тренировках, на отдыхе и в деле.

– Прости меня, – сказал Шаповал. – Я, наверное, жуткий эгоист.