А сейчас глаза ее опущены долу на тротуар в поисках спичек. Вдруг кто-то преграждает ей дорогу. Страх Божий! Перед ней убийца, стоявший под дубом. Он не дает ей пройти, а на улице ни одной живой души.

Джульетта тем временем потерял надежду, пройдя все круги преисподней, и не только не найдя ни одного еврейского лица среди учениц, но вообще эти ученицы странно к нему отнеслись. Зря пристал к одной из них и просто спросил, нет ли среди них в этой школе еврейских девушек. Тотчас они начали кричать и рассыпались во все стороны, как будто он их разогнал каким-то ругательным словом. Он уже собирался вернуться в дом Движения и признаться Ромео, что он вообще чучело гороховое, и провалился в своих поисках, как возникла эта дикарка, которая идет, как лунатик и ищет какую-то пропажу. Он сразу признал: это еврейка.

– Слушай, девочка, я тебя давно уже здесь жду. У меня к тебе просьба: можешь немного пройти со мной?

– Нет! – кричит Иоанна, и поведение ее не отличается от ее соучениц. Тут же обращает свое лицо к школе – искать помощи у Шульце. Но Джульетта успевает схватить ее за косы.

– Слушай, девочка, почему ты от меня убегаешь? Что я тебе такого сделал? Почему ты не хочешь идти со мной?

– Мне запретили идти с незнакомыми парнями, – мямлит Иоанна.

– Отлично, – говорит Джульетта с удовольствием, – ты не пойдешь со мной, иди своей дорогой, а я пойду с тобой.

Предложение успокоило ее. Она продолжает путь домой, и Джульетта идет с ней рядом. Он в два раза выше ее.

– Слушай, девочка, как тебя зовут?

– Иоанна.

– А, – успокаивается Джульетта, вот она, дочь моей тети. – Ты еврейка, верно?

Иоанна упрямо молчит. Любая попытка разговорить ее, заканчивается неудачей. Погруженная в свои размышления, она бросает косые, полные страха, взгляды на долговязого парня, идущего рядом, и старается вспомнить углы, на которых дежурят полицейские. Но чем смогут помочь далекие полицейские, и она идет с убийцей по улице, на которой ни одной живой души. Жалюзи опущены на окнах. Узкие полоски клумб перед домами ограждены черными заборами, калитки закрыты на щеколды. Дома похожи друг на друга, как близнецы, все вместе зевающие от скуки. Иоанна ускоряет шаг, и Джульетта делает то же. Быстрые их шаги звучат на плитках тротуара, как в пустом пространстве. И так, в молчаливом беге, они добираются до площади, на которой толпится много народа. Шум, свистки.

– Пойдем, – прерывает Джульетта молчание, – послушаем, что случилось.

Любопытство одолевает страх, Иоанна тянется за Джульеттой.

– Что там случилось? – обращается Джульетта к господину в очках, возвращающемуся с площади.

– Да ничего, – поводит господин плечами, – лошадь упала, душа из нее вон, а народ радуется спектаклю.

Они пересекают площадь и присоединяются к толпе. Откуда такое шумное скопление в столь респектабельном квартале? Торговцы с овощного рынка, трубочисты, шоферы и водители трамваев, подрабатывающие по случаю и просто прохожие, мужчины и женщины. Среди них Иоанна замечает двух уборщиков, которые утром гонялись за шляпой графини: благодаря своей работе они приблизились к площади, опираются на метлы и наблюдают за происходящим. Лошадь лежит посреди проезжей части. Коричневый живот поднимается и опускается в тяжелом дыхании. Еще ощутимы в ее глазах признаки жизни. Ноги ее бессильно вытянуты, голова забрызгана грязью площади. Рядом с ней коренастый возница, в синем фартуке торговца, с кнутом в руке, которым он размахивает в полном бессилии, пытаясь поднять лошадь на ноги – то ударами, то толчками в шею. Толпа поддерживает криками лошадь и ее хозяина. Слышен визг и свист кнута. Внезапно выскакивают из боковой улицы двое полицейских. Ремни прикрепляют их стальные каски к подбородкам, пояса полны вспомогательными инструментами. День этот проходит под знаком чрезвычайного положения, и толпа, расступаясь, дает им дорогу, и тут же за ними смыкает свою плотную говорливую стену.

– Эй, вы! – насмешливый голос пробивает шум толпы. – Предупредите от имени властей. Собирание людей под открытым небом запрещено, согласно вашему новому закону.

– Из-за издыхающей лошади можно, – добродушно отвечает один из полицейских.

– А из-за осла нам запрещено, – все тот же издевательский голос.

– Встань, сатанинское отродье, встань! – хрипит возница. Кнут свирепо щелкает по телу животного. Лошадь издает горькое ржание, брызги слюны и пены срываются с ее губ. В последнем усилии поднимает она голову, и в черных глазах ее угасают искры жизни. Она пытается подобрать ноги и встать, но они подламываются.

– Где же милосердие? – укоряет старуха, лицо которой изрезано глубокими морщинами. – Всю жизнь работала на тебя, а сейчас, когда она сдыхает, дай ей умереть без кнута.

– Чепуха, – сердито отвечает ей возница.

– Чепуха и глупость, – вмешивается кто-то, – нечего плакать над падалью, когда день за днем падают люди, и никто рта не раскрывает.

– На кого ты шипишь и бросаешь стрелы? За красных или за коричневых?

– А какая разница, красные, коричневые? Чрезвычайное положение распространяется на всех.

– Прекратить политические речи, – предупреждает один из полицейских.

– Какое отношение к этому имеет политика? – опять слышится из толпы тот язвительный голос. – Обычные дела нас отвлекают. Валахи и евреи заключили союз в стране, и народ страдает. Но в глазах охраняющих общественный порядок это политика. За сколько звонких монет купили вас евреи, чтобы вы охраняли их головы?

– Молчать! – опять предупреждает полицейский.

– Заткнитесь! – кричит возница. – Надо поднять эту мерзавку, а тут собираются поднять драку.

– Да какая тут драка? – опять голос из толпы. – Мы тут подыхаем от голода и безработицы, а евреи тем временем пожинают урожай. Пока не полетят с них головы, мы не освободимся от этой пакости.

– Да сгинут их имена! – раздается чей-то вопль.

– Как вы разрешаете этим грязным гадам драть наши спины! – Коренастый тип, единственным согревающим прикрытием тела и горла которого является цветной свитер, выплевывает «козью ножку», свернутую из серой бумаги, к ногам лошади.

– Молчать! Я сказал, молчать?! – крикнул полицейский.