– Уйдем отсюда, Эдит.

– Куда, Эмиль?

Эмиль охватывает ее тонкую руку и смотрит на нее умоляюще.

– Я договорился с хозяйкой нашей старой гостиницы. Комната в нашем распоряжении.

– Мне больше не нужны эти темные дыры. Почему ты не приходишь ко мне?

– Эдит, но ты ведь знаешь. Я не чувствую себя комфортно у тебя, я скован в вашем доме под строгими взглядами твоих отца и деда.

– Что ты так их побаиваешься? Они не против наших отношений. Отец согласен, чтобы мы повенчались в церкви.

Впервые после длительного перерыва Эдит напоминает ему о венчании и вообще женитьбе. Лицо Эмиля краснеет.

– Об этом, – говорит он торопливо, – надо говорить тихо и подробно. Так или иначе, ты можешь сегодня пойти со мной?

– Нет.

В голосе непривычная для нее решительность. Эдит из тех женщин, которые слабы, когда не уверены в себе. Но когда они приходят к окончательному решению, они умеют твердо стоять на своем. Эмиль Рифке с удивлением смотрит на замкнутое лицо.

– Почему ты так странно себя ведешь в последние недели, Эдит?

– Потому что у меня есть к тебе вопрос. Ответь честно.

– Спрашивай.

– Ты нацист, Эмиль?

Эмиль откидывается назад, явно озадаченный столь прямым вопросом. Лицо его становится гневным.

– Я офицер республиканской полиции, как тебе известно.

– Это не ответ на мой вопрос, – тихо отвечает ему Эдит, и в ее твердом взгляде нет ни тени милосердия.

– Слушай, Эдит, – приближает он к ней лицо, – мы должны поговорить. Ты полагаешь, что я избегаю разговора с тобой? – он повышает голос. Спокойное, непроницаемое лицо Эдит выводит его из себя.

– Наоборот, поговорим.

– Не здесь, Эдит, – Эмиль окидывает взглядом посетителей кафе. Все столики заняты. В проходах между столиками крутятся люди, ища свободное место. – Пошли.

– Минутку, Эмиль.

Оркестр играет мелодии из оперетт Кальмана. Эдит улыбается. Глаза ее блуждают между людьми, словно что-то ищут, и она говорит мягким мечтательным голосом:

– Мой отец очень любит эту музыку. Под эти звуки он танцевал с мамой. Иногда, когда его охватывает тоска по ушедшей жизни, он садится к фортепьяно и наигрывает эти мелодии.

– А-а, – сердито роняет Эмиль, – твой отец и опять твой отец.

– Пошли, – говорит Эдит, словно внезапно очнувшись от сна.

Эмиль набрасывает ей на плечи светлую шубку. Свет хрустальной люстры рождает искры в ее золотых волосах.

«Да, она красива, – размышляет Эмиль, и в душе его щемит, – эта женщина просто невероятно красива». Печаль, смешанная с гневом, атакует его душу: все, что связано с этой женщиной, сложно и тяжело. Он чувствует во многих взглядах, провожающих Эдит, удивление. На миг у него возникает мысль оставить все и сосредоточиться только на этой красивой женщине. «Человек живет только один раз, а жизнь с ней будет сплошным наслаждением».

– В этом столкновении все дело, я тебе говорю, – слышит Эмиль у выхода из кафе разговор двух полицейских. Он останавливается.

– Что за столкновение? – спрашивает он полицейского.

– Недалеко отсюда, господин. На улице Фридриха Великого. Нацисты устроили заваруху. Один убитый и много раненых.

– А-а, – говорит Эмиль равнодушным голосом, – такие столкновения теперь случаются каждый день, – и предлагает Эдит взять его под руку.

Они проходят через Бранденбургские ворота, идут по красивой широкой улице, ведущей к высокой колонне Победы. Идут молча. Эмиль крепко сжимает ее руку. Эдит с испугом ощущает, что снова рушится преграда, которую она с таким трудом создала между собой и Эмилем, и к ней возвращается знакомая ей слабость, когда она сдается страсти, и сама с собой не в ладу. Они входят в большой городской парк. Эдит просит посидеть на скамье между деревьями.

– Тебе не будет холодно? – с беспокойством спрашивает Эмиль.

– Нет, нет, сегодня теплая ночь.

– Пойдем к озеру, – Эмиль кладет руку на ее плечи и притягивает к себе.

Около озера темень. Ветер закручивает волны. Деревья опустили ветви в воду. Когда ветер ударяет по волнам, взбивается белая пена и рассыпается в брызги на водной поверхности и кажется, что неожиданно в темных волнах раскрываются тысячи маленьких глаз. Иногда слышен шорох крыльев ночной птицы.

И, как одинокий птичий крик, звучит вопрос Эдит:

– Эмиль, ты нацист? – она освобождается из его рук и приглаживает свои волосы.

– Да! – говорит Эмиль, злясь, что именно в этот момент она задет ему этот вопрос.

– Как это, Эмиль?

– Что значит, как это? Я верю в Гитлера. И что плохого в вере человека?

– Вера человека – это его честь, – слышен голос Эдит, – но что происходит между нами?

– Большая любовь, Эдит, – смягчает Эмиль голос и пытается притянуть ее к себе. – Поверь мне, – продолжает он в отчаянии, – я люблю тебя настоящей любовью, и нет между моей любовью к тебе и верой в нацистскую идею ничего общего.