Граф явно насмехается над ним. Граф знает, кто он. Несколько юнкеров появляются из-за деревьев, и граф знакомит их с гостями.

– Леви, – представляется Гейнц жестким голосом.

Юнкеры почтительно здороваются. Они рады, что граф привез в лес молодых охотников, они даже очень рады. И взгляды всех обращены на ружье Гейнца.

«Теперь они знают все, кто я. Чего они так на меня смотрят?!» – и кровь стучит в висках Гейнца.

Охота была удачной, и настроение юнкеров приподнято. Гейнц слышит смех графа Эбергарда, стоящего рядом с ним с одним из своих товарищей, и ему кажется, что в этом радостном смехе тысячи колющих шампуров, на которые насаживают живое мясо. Он всаживает патрон в ствол и щелкает затвором. Все поворачивают головы на этот звук.

«Что они все уставились на меня? – гнев загорается в душе Гейнца. – Я их проучу…»

– Я присоединяюсь к охоте, господин граф.

– Браво, господин! – радуется граф и добродушно кладет руку на плечо Гейнца. – Идемте, я поведу вас на отличное место наблюдения. Даже если вы недостаточно натренированы в стрельбе, вы преуспеет в охоте.

Священник и Эрвин полны удивления. Чем вызвано это неожиданное решение Гейнца? Но ощущают, что в этом что-то есть, и им следует идти за другом и охранять его от чего-то, тяжелого и угрожающего ему. Они поднимаются на возвышенность над болотами. Множество охотников скрываются за деревьями, их задача – подстрелить дикого кабана. В лесном воздухе ощущается напряжение. Все ружья наизготовку. Гейнц перебирает в памяти все, чему научился под руководством деда в тирах увеселительных ярмарок Берлина и все мышцы его напряжены.

Гейнц отличный стрелок. Ни разу не промахивался. Глаза его не воспалены лихорадкой охоты, и все же какой-то чуждый и странный огонь мерцает в них. Священник буквально падает рядом с ним на влажную лесную землю и кладет в испуге руку на его плечо.

– Что с тобой, Гейнц? Оставь это.

– Оставь меня! – придушенно вскрикивает Гейнц. – Убери руку, мне приказано здесь стрелять.

– Кто тебе приказывает?

– Я должен участвовать в их охоте. – И вгоняет патрон в ствол.

– Браво, браво, господин. Он охотник из охотников! – аплодирует граф Бодо.

Доброжелательным тоном приглашает граф гостей на легкое угощение в домик. Охота завершилась. Добыча велика. В домик графа набились охотники –высокие мужчины с гибкими спинами и удлиненными головами, как будто их создали по одному образцу. На всех одинаковые куртки с меховыми воротниками и широкими поясами, тяжелые сапоги, тоже по одному военному образцу. Акцент прусский, тяжелый. Они напоминают некую породу животных, поджарых, холеных и жестоких. Гостей из Берлина они встретили с преувеличенным почтением. Но что-то в ощущениях Гейнца, Эрвина и священника говорит им, что если, упаси Бог, они возбудят здесь недовольство, даже самое легкое, эти гостеприимные существа мгновенно повернут в их сторону ружья, висящие теперь на спинках стульев, и расстреляют их в спину.

В комнате графа сумрачно и холодно. Стены из неотесанных бревен, и мебель необычно проста. Широкая деревянная скамья тянется вдоль четырех стен. Большая медвежья шкура перед камином и оленьи рога на стенах. На грубо сбитых полках – книги, вазоны, необычные образы, сотворенные самой природой. Две двери распахнуты в небольшие комнатки, в которых тоже книги, растения и чучела животных.

На огромном столе граф приготовил ужин.

Добыча массового убийства оказалась больше, чем расчитывали, поэтому хозяин выставил огромное количество еды: в огромных широких тазах навалены большие куски мяса, буханки хлеба, фрукты и салаты, бутылки коньяка, шнапса и пива. И посреди всего этого излишества – высокие, тяжелые, серебряные подсвечники, и в них тонкие длинные свечи. В жилище графа они предназначены замещать электричество, но даже большая газовая лампа, свисающая с потолка, не дает достаточно света. Только свечи и камин освещают зал. Пламя камина заполняет комнату туманным мерцанием. И когда юнкеры сбрасывают куртки и сидят у графского стола, в конце которого, как бы отдельно – гости из Берлина, в комнату, смешиваясь с мерцанием камина, заглядывает лесная тьма.

Количество еды на столе быстро уменьшается, показывая, что не так уж одинок этот граф Бодо, как его заброшенное жилище, в котором он укрылся отвернувшись от мира сего после того, как германский кайзер вынужден был отречься от престола. Веселое и шумное одиночество в стенах лесной хижины, очень похоже на рассказы Карла Мея. Помещение полно запахами еды, напитков, дыма сигар, и разговоров о делах в мире. Эрвин и Гейнц устали, сбиты с толку этой острой смесью лесного воздуха и блюд графского стола. И они погружены в размышления.

– Наш долг прекратить все это! – отрезает граф Бодо, и голос его взволнован и печален. – Мы обязаны вернуться к самой простой жизни. Жить, как растения и животные, полагаться на природу и на естественные чувства и страсти. В природе есть порядок предпочтений силы и чести. Есть высшие и низшие существа. Есть великое правило в организме природы, и оно единственно определяет порядок, свободу, которая вовсе не привилегия многих. И так как мы отдалились от природы, должно быть возвращение к ней ценой кровопролития.

Глаза юнкеров блестят от вина, от преклонения перед графом, и согласия с его принципами.

– Чтобы спасти Германию и ее свободу, – пытается граф сделать выводы из своих упрощенных постулатов, – во имя возвращения Германии к истинному своему духу, наш долг уничтожить все политические партии и вернуть нашему народу его прямоту, самопожертвование и военное превосходство. – И звон чокающихся рюмок в руках юнкеров, как звук тяжелой печати под подписанным соглашением.

Священник – единственный, кто бодр и внимательно слушает. Он не пригубил никакого напитка и не прикоснулся к еде: лишь попробовав, отстранился. Взгляд его не сходит с красных от вина и разговоров лиц. Пламя от камина увеличивает на стенах оленьи головы и рога. Разговоры о политике, естественно приводят к воспоминаниям о войне. Часто вспоминается имя смелого капитана Эрхарда, который во главе своих подразделений ворвался в столицу, чтобы заставить республику капитулировать. С преклонением говорят об убийцах Вальтера Ратенау*, упоминают столкновения в послевоенные годы, направленные против республики. Все эти герои и столкновения, упоминаемые за столом, представляли некий идеал воинской силы, который был предан, и позорный режим Веймарской республики, нанес этой силе удар в спину. И тут развязались рты и сердца рассказами об агрессивных действиях, пошли анекдоты и песни из солдатской жизни. Пьяные слезы выступили на глазах юнкеров. От байки к байке, от песни к песне, вся эта ватага стала походить все больше и больше на пьяную компанию хулиганов, нападающих исподтишка, на банду, повязанную чувством мщения.