– Вот они, уважаемый доктор, представители партий, – провозглашает Шпац из Нюрнберга. Когда Александр видом своим выражает некоторое сомнение, лицо Шпаца краснеет, и рыжие его волосы, кажется, встают дыбом. – Доктор! Не подозревайте меня в глупости, что я здесь ставлю в один ряд все идеологии, и все мировоззрения. Упаси меня Бог, уважаемый доктор! Тут, на листе рисовал мой карандаш «аппаратчиков», как называют их русские писатели. Аппаратчики, доктор, это тип. Один тип во всех партиях. Уважаемый доктор не улавливает, что это такое – аппаратчики. Объясняю: люди партийного аппарата. Что я могу сделать, доктор, если мой карандаш всегда говорит правду. Со мной происходит странная вещь, когда я начинаю рисовать. Разрешите вам объяснить, вы не торопитесь?

– Нет, нет, я распологаю временем.

– Отлично, уважаемый доктор. Извините меня, если я немного удлиню свои объяснения. Прихожу я на предвыборное собрание, и со сцены человек ораторствует, и высокие слова трогают твою душу своей правдивостью. В эти вдохновенные минуты я вижу, но не слышу. И снова я не Вольдемар Шпац из вольного города Нюрнберга со своими ощущениями. Я чувствую какие-то скрытые и исчезающие вещи, которые никогда не смогу ясно выразить в словах. Но рука моя знает, рука рисует, рука моя чувствует ясно то, что смутно ощутимо в моей душе. Рука всегда говорит правду. Господин доктор, временами я замираю в потрясении перед тем, что открывает моя рука. Что же касается аппаратчиков, людей партийных аппаратов…

Александр уже давно не смотрит на шеренгу мужчин. Он уже перевернул страницу и с большим вниманием рассматривает Марго и офицера полиции Рифке.

– Рисунки ваши превосходны, господин Шпац, превосходны, – говорит он.

– Ах, – вздыхает молодой человек, – только господин адвокат говорит это.

Александр продолжает листать блокнот. Перед ним веселящаяся молодежь. Душная атмосфера, не продохнуть, ноги, руки, головы со всех сторон.

– Это тоже типы, которые вы нашли?

Лицо юноши сильно краснеет, он поднимается, чтоб подтянуть брюки.

– Уважаемый доктор, разрешите объяснить вам еще одну единственную вещь. Ведь вас никто не торопит?

– Нет, – отвечает Александр мягким голосом.

– Все дни и все ночи я шатаюсь по столице и делаю зарисовки. Но не это ищет моя душа, – указывает Шпац на суматошный рисунок веселящейся молодежи. – Господину доктору, несомненно, знакомы голландские художники. Сидят чистые тихие женщины около столов, занимаются домашними делами, и их спокойные глаза следят за чистенькими симпатичными детьми. И свет в комнате несколько темен, и атмосфера тишины, порядка и безопасности окутывает все предметы и фигуры. Я люблю эти картины. И сколько не хожу и не ищу, хотя бы один единственный раз, такую картину в жизни, я ее не нахожу. Рискую и рисую лишь всякое безумие, суматоху, хаос. Только это мой карандаш заносит на бумагу. А эти, – Шпац кладет руку на рисунок, – мои друзья. Я их зарисовал там, где мы постоянно встречаемся.

– И где это ваше постоянное место встречи, господин Шпац?

– В «Пламени Ада», уважаемый господин доктор. Это всеми нами любимый бар. Его каждый вечер посещал и Аполлон, и Марго там пела, и офицер Рифке там бывает.

– Полагаю, – перебивает его Александр, – что и мне надо посетить это место.

– Да, да, – загорается парень из Нюрнберга, – очень важно, уважаемый доктор, чтобы вы посетили «Пламя Ада». Там вы встретите Марго.

– Господин Шпац, хочу вам напомнить, что я еще не взял на себя защиту вашего друга.

– Уважаемый господин доктор, – художник не реагирует на слова Александра, – я готов повести вас в «Пламя Ада» даже сегодня вечером. И если господин доктор посидит спокойно несколько минут, я нарисую его портрет. В облике господина доктора, есть спокойствие, чистота, уверенность в себе, и даже некий свет, который я нахожу в полотнах голландских художников. Несколько минут, не более…

Александр встает и протягивает руку парню в очках.

– Время мое закончилось, господин Вольдемар. Прошу извинения.

– О, господин доктор, у вас время истекло. Очень жаль. Всегда те, которых я так хочу нарисовать, торопятся по своим делам. – На лице Шпаца написано огорчение, и он тоже встает. – Господин доктор, упаси меня, задержать вас. Итак, в восемь часов точно – у Бранденбургских ворот. Я буду вас там ждать.

– Уже сегодня вечером? До такой степени это срочно?

– Срочно, уважаемый господин доктор. Очень срочно. Все, что касается моего друга, сидящего за решеткой, срочно.

Дверь захлопывается столь же бурно, как была открыта гостем.

Над Бранденбургскими воротами несется в ночь колесница богини Победы – Виктории, дочери великана Фалеса, который был убит Минервой, богиней, мудрости. И она покрыла свое тело кожей этого великана. Виктория, дочь великана, была служанкой великого Юпитера. Ее сестры олицетворяли силу мужества. Здесь, над воротами, она держит в руке пальмовый скипетр. На острие скипетра – лавровый венок, из которого как бы вырастают крылья. Кони ее скачут поверх берлинских крыш, и бледный тонкий месяц стоит прямо над ее колесницей. Под аркой ворот – движение многочисленных ног и колес.